Лайса лежала на боку, повернувшись спиной к Тирону, ее острые лопатки натянули кожу и лямку сорочки, слегка спавшую с плеча. Пряди волос, некрепко схваченные пластиковой лентой перепутались с ней и сияли серебром застрявших в них крошек стикона — блеска, которым осыпали вчера на площадях и улицах всех присутствующих и проходящих мимо.
Дэннис выпростал руку из — под пледа и провел ею по волосам и коже Лайсы, оставляя на грубых, неласковых подушечках пальцев и ладони свежее сладкое тепло, будто от только что выпеченной булки, бисеринки испарины и слезы нагретых кожей сверкающих кусочков пластика.
Девушка пошевелилась едва, пробормотав что — то непонятное. Потом натянула край пледа на обнажившееся плечо.
Дэннис повернулся набок и уткнулся лбом в теплую ямку между шеей и предплечьем, ласка, от которой он с ума сходил.
— Лайса, ты пахнешь конфетами…
— А ты перегаром. — неожиданно громко и хрипло ответила неромантичная Канц, маргиналка и воровка — Я тебя просила вчера не бухать? Просила? Просила. Но тебе же насрать, сэттар Великолепный! "Всё будет отлично, сладкая! У меня желудок работает, как отлаженный механизм!" Желудок… Мозги зато просели и скрипят! Голова болит? Оннагилин дать?
Дэннис расхохотался.
Вот тебе и романтичное пробуждение! А так хотелось… Но — что поделать? Если хочешь романтики, то и надо было жениться на утончённой, рафинированной особе, негодующе фыркающей на чьё — нибудь несоответствие нормам морали и шепотом произносящей слово "член" в известном контексте.
Ликвидатор вдруг представил, что бы было, окажись девица Канц именно такой?
Ну, во — первых, они и не познакомились бы. Ареалы их обитания никогда бы не пересеклись, и не сошлись бы дороги.
Во — вторых. Пускай даже сошлись, допустим — Судьбе вздумалось поиграть. Сейчас Лайса хлопала бы глазами, носила прямые юбки в пол, а по ночам стыдливо задирала бы длинную ночную рубаху старушечьего фасона и, ложась на спину, говорила б:
— Только быстрей, пожалуйста! И потише. Нет, нет, не включай свет. Нет, нет, не трогай там! Это стыдно! Ох, видели бы меня профессора моей Академии…
Ясно представив в постели жену — моралфажку, сэттар продолжал гоготать, удерживая в объятиях уже окончательно проснувшуюся, ничего не понимающую сэйту Дэннис.
— Идиот… — проворчала она, высвобождаясь — Вот и чего ржать? Над собой, если только…
Сунув ноги в сиреневые пластиковые шлепки, девушка удалилась в ванную, откуда крикнула сквозь уже льющуюся воду:
— Включи кофейник, Тирон! Пжааалсаатаа! И творог достаааань! И сироп из шкафа!
Он полежал еще пять минут. Потом всё — таки, резко поднявшись и пружинисто вскочив на ноги, направился в кухню.
Открыв шкаф, сунул туда руку и, бросив на стол две ледяные блестящие пачки, приторно пахнущие ванилью и ягодами, положил ладонь на холодную, плавно закрывшуюся дверцу. Быстро глянул в окно, вниз. Эта привычка появилась у Ликвидатора с той самой ночи, прямо с момента встречи с "серым визитером". На стоянке не оказалось ничего, кроме пары соседских фургонов и древнего "самохода" — громоздкий, тяжеловесный транспорт принадлежал нервному, ворчливому старику из соседнего дома.
Тирон продолжал смотреть в окно, слушать шорох закипающего кофейника, мерного шума улицы и плеск льющейся в ванной воды. Все эти звуки смешивались между собой, сливаясь в странную, легкую мелодию, расслабляющую тело, подобно звукам дождя, треску костра или чириканью птиц.
Ладонь, лежащая на холодной дверце шкафа замерзла, Ликвидатор не обращал на это никакого внимания.
Он равнодушно смотрел в окно, зачем — то щуря глаза, как кот.
И вдруг…
Напрягся. Очень сильно напрягся.
Человек слаб — мягкая суть неспособна отследить и микрон находящей тревоги. Иномирная, животная же ипостась сильна, вынослива, ядовита, жестока и внимательна. Именно она, моментально проснулась теперь и, крепко стукнув горячими молотками в виски и солнечное сплетение, разбудила Зверя, мирно свернувшегося клубком и дремлющего до этого момента.
"Что с моей самкой?" — рявкнул Зверь, когда рука человека, согнув пальцы, пыталась отжать кнопку закрытой двери ванной обратно — "ЧТО С МОЕЙ ПАРОЙ?!"
Стремительно нагреваясь, расплавляя иномирным жаром человеческую, стянутую шрамами кожу и черное покрытие, прячущую ее от чужих глаз, вторая рука легла на ласковый, теплый пластик двери.