Настроение девушки было переменчиво — тут же вспомнив рассмешивший ее случай, она вспомнила и другое…
"Я люблю тебя, Лайса."
Вот зачем… Зачем это? Она специально сделала вид, что не слышит, ей не хотелось слышать, не надо этого…
Хотелось крикнуть — не надо, Тирон, пожалуйста, не надо! Не говори так, потому что это неправда. Большая неправда. Вранье от первого и до последнего слова.
Одна огромная надутая ложь. Или иллюзии. Ему просто кажется, что это любовь. И ей, Лайсе…
Да тоже кажется.
Они — звери. Звери неспособны на такое чувство, животными руководит природа, инстинкты.
Ничего больше. Ничего.
Инстинкты. Тяга. Продолжение Рода и создание комфортных условий для выведения потомства.
Поэтому… Желания их, привязанности — костры, запаленные природой. Дом этот, Цитадель и даже постель — просто гнездо.
А ребенок… Замок. Цепь, скрепившая их навеки. Навсегда.
Просто… БИОЛОГИЯ.
Так что. Не. Надо.
Не желая больше думать об этом, Лайса откинула одеяло и встала с постели.
Утро было сумрачным, дрожащим в преддверии затяжного дождя, который моросил всю ночь и вот опять грозил начаться. Круг мутного, прохладного света, лежащий на гладком полу, был также мутен и прохладен. Девушка тронула его пальцами босых ног, свет колыхнулся от этого прикосновения…
…и опять показалось. Свет колыхнулся оттого, что случайный сквозняк играл пластиковой занавеской на окне.
Потом, когда — нибудь, Лайса сменит казенные занавески, свистящие и грохочущие от каждого ветерка на настоящие шелковые. Или даже хлопковые, стилизованные под "домоткань", грубо окрашенные в желтый, зеленый или белый цвет, посеченные "простым" узором мережки.
Это жутко красиво, стильно и дорого! Сейчас просить денег у Тирона на все это "обзаведение" не хочется, он итак почти все потратил… А еще покупать новый фургон. И кучу всего ребенку, который, если верить Грену, вот вот появится.
Ребенок вот истинное! Он — единственное из настоящего, осязаемого, которое есть на данный момент.
Все остальное же…
Иллюзии. Свет из окна. Колыхание занавесок…
Да ну и ладно. Подумаешь, горе.
Как говорила Нейта когда — то:
— Не ссы, Канц. Обьедки — это, конечно, невкусно и унизительно. А всяко лучше, чем ничего! Жри и не морщись. Жизнь говно. Она либо дает тебе остатки чьей — то жратвы, либо пустые руки.
Вот так. И не об этом надо думать.
Пока сэттар Дэннис на работе, неплохо бы обойти дом, оглядеться по — хорошему. В прошлые дни Лайсе так и не удалось этого сделать, к сожалению.
Дом невелик, два этажа. А однако же, и они требуют пристального внимания Хозяйки.
Обойти, хотя бы прикинуть, что где поставить и прочее.
Пока Дом спит и пустынен. И надо еще выяснить, как разбудить его, и чем, и как сделать, чтоб ему это понравилось. Разумеется, мебель пока менять не нужно. Да и, наверное, не на что… Но распланировать на потом стоит! Вот, к примеру. На втором этаже несколько пустых комнат. Одну из них надо определить под детскую. Самую теплую и светлую. Вот там придется менять и мебель, и цвет стен. Сейчас окраска везде мрачная, серо — голубая, казенная. Чужая. Лайсе, в принципе, все равно. Да и Тирону тоже, ему не привыкать к антуражу служебных помещений.
А вот малышу… Совсем этого не надо! Ребенок должен расти в свете, тепле и красоте. В уюте и любви. В том месте, которое он сможет носить с собой в сердце всю жизнь. Носить, как дорогую вещь. Ту самую, которую иногда вынимаешь из потайного кармана, чтоб полюбоваться украдкой, а не заталкиваешь назад поглубже, стараясь забыть.
Родителями они, само собой, будут плохими. Тирон слишком вспыльчивый, нервный, да и впечатлительный, как школьница. Редкостное хамло! Плюс его любовь к алкоголю и эти вечные… выражения! Вот сколько раз говорено — привяжи язык! Так нет же…
Впрочем, и она сама не лучше. Если положить руку на сердце и поклясться, то выйдет, что она, Лайса Канц, ненавидит детей. Всегда эти мелкие ушлепки ее бесили. Особенно в интернате, когда няньки уходили бухать, а на них, старших, накладывалась обязанность следить за мелюзгой.
Лайса поморщилась. Не любила она вспоминать интернатовские будни, но как назло — именно они и лезли ей в мозги червями в последнее время. Особенно, когда мужа рядом не было.