— Быстрое обучение это не про нее, — говорит графиня. — Мое тело бьется в конвульсиях, в результате, остались только ремни.
— Но эта, безусловно, имеет большой внутренний волевой потенциал.
— Ах, но это просто то, что мы искали, не так ли, миледи?
Вдруг, кровать сдвигается и откатывается назад, так что я опрокидываюсь на сорок пять градусов. Я больше не могу видеть окна. И мои открытые торчащие в воздухе ноги, выставляют меня на всеобщее обозрение.
Не то, чтобы кто — нибудь предпринял попытки в разглядывании моего тела — не ратники или лакеи, или Эмиль, или этот прекрасный, жуткий доктор. Я больше не чувствую молниеносной боли и он оставляет меня тот же страх, который я испытывала прошлой ночью, что страшнее не чувствовать этого.
— Так, — говорит доктор, подойдя ко мне, даже не смотря мне в глаза. — Где мы должны начать?
Он протягивает руку, и я бы хотела отстраниться или отодвинуться, но его пальцы на моей голове, прощупывают мой череп. Они нежны, но целенаправленно, ищут что — то, но я не знаю, что.
— Только не через рот. — говорит графиня. Она смотрит на бумажки Фредерика детально изучившая ранее.
— Нет, — бормочет доктор. — Ты точно не можешь побрить голову?
Я кусаю изнутри щеку так сильно, что она почти кровоточит. Я не знаю, причину оттягивания молний, но я не хочу чувствовать это снова.
— Ты же знаешь, мы не можем, — разжевывает графиня нетерпеливо. — Что скажут люди? Я не могу иметь уродливого суррогата, каким бы практичным он не был. И с этим можно облажаться, как в прошлый раз. Мы просто должны быть более точными в своих расчетах. Курфюрстина должна увидеть результаты. Это единственный способ сохранить наш союз. Мы не можем рисковать теперь, когда, как у Дома Озера есть суррогат.
Она говорит о Вайолет.
— Я уже говорил, ваша светлость. Доктор Блайт не гений, он притворяется.
— Доктор Блайт — это не ваша забота. — холодно отвечает графиня. — Этот суррогат. Все наши предыдущие попытки провалились, потому что эти суррогаты просто не имеют ментальной силы духа, чтобы выдержать процедуры. А она выдержит. Я уверена в этом.
— Что случи… — я не понимаю, слова из моих уст до боли прожигают мой череп.
— Очень трудный ученик. — говорит врач со смешком.
Он на самом деле смеется.
Ох, я думаю о Вайолет. Надеюсь, тоже самое, где бы ты не находилась, не происходит с тобой.
Графиня и доктор Фалм устанавливают странные штуки в мои волосы, и я ненавижу чувствовать свои руки на моей голове. Я не знаю, что они делают и зачем, ведь разве они не должны быть заинтересованы в других частях моего тела?
Врач делает пометки, используя цифры, которые не имеют смысла, похожие на «Сектор пять, линия двадцать семь, три дюйма?»
Всегда как вопрос. Как будто он спрашивает себя.
— Мы можем попробовать хотя бы один раз? — спрашивает графиня?
— Так скоро моя миледи?
— Я хочу посмотреть, как она реагирует.
Врач снисходительно улыбается. Я зажимаю плотно рот. Я понятия не имею, какой реакции она хочет. Я не давала ей ничего, если я могу помочь ему.
Врач тянет за один из подвесных светильников, который тянется вниз как на пружине. Словно прилепленный шар внутри — вместо этого он выглядит как шлем с золотыми крючками вокруг него. И он идет прямо к моей голове.
Я ничего не могу сделать, когда шлем одевают вокруг моего черепа. Крючки прищипывают, и фиксируют на моей коже.
— Где мы должны начать, миледи? — спрашивает доктор.
Возникает пауза, графиня размышляет.
— Не слишком ли много. Десять может быть? Нет, семь. Семь — это совершенно.
В одно мгновение, происходит резкий укус в шею и в три секунды, я больше не могу чувствовать мою голову. Все онемело. Что, честно говоря, большое облегчение. Я не хочу чувствовать ничего.
Я слышу жужжащий звук, похожий на сверло стоматолога, который используется в нас в Южных Воротах — почти все должны совершить серьезную работу, проделанную на их зубы, когда они прибудут. Это звук, который определяет мою грань, чем покалывает мою огрубевшую кожу и каждый волосок на моем теле заставляет встать.
Жужжание становится громче, как сверло или игла, или что — то, но это приближается. Я не чувствую, все прошло. Вдруг я просто… ушла.
Моя мама напевает, когда расчесывает мои волосы. Я не рассказываю ей, как это прекрасно, как долго я этого ждала. Она всегда так заботилась о Сейбл, готовя Сейбл стать суррогатом. У нее никогда не было времени для меня. Но у Сейбл тест оказался отрицательным.
Я сижу перед треснувшим зеркалом в своей спальне и смотрю на свое отражение. Мама думает, что я красивая. Я не забочусь об этом тщательно. Я хочу закончить мою домашнюю работу по математике. Это делает ее счастливой.
— Вот, теперь, — говорит она. — Это аккуратно, не так ли?
Я улыбаюсь ей в зеркало. Она смотрит на меня и улыбается.
Потом вся кожа тает от ее лица.
Кто — то кричит. Они должны перестать кричать, моя мать ненавидит громкие звуки.
Моя грудь начинает болеть, и я понимаю, что кричащий человек — это я.
Моя мать ушла. Ее спальня исчезла. Я еще в медицинском кабинете.
С силой сжимаю губы, грудь вздымалась. Желчь поднимается в горле, но я это проглатываю.
Это было не реально, говорю себе. Этого не было в реальности.
Но я не могу перестать трястись. Я не могу убрать этого ужасного изображения.
Одинокая слеза сбегает и бежит вниз по моей щеке. Я моргаю еще больше и делаю это непроизвольно.
— Мне нравится, — констатирует графиня.
— Мне тоже. — Лепечет доктор.
— Вайолет — я настолько мягко и одновременно уныло произнесла, что они не слышали меня. Мне нужна Вайолет. Она единственная, кто поймет.
Как только доктор и графиня ушли, ремни снимают.
Фредерик одевает поводок обратно, что, по крайней мере, означает, что мы покидаем этот страшный, красивый номер. У меня болит голова. Я нерешительно протягиваю руку и касаюсь своего черепа. Есть крошечный шрам, длиной с мой ноготь, примерно на четыре дюйма выше моего левого виска.
— Заберите ее, Эмиль, — бросает он.
Эмиль, здесь. Я не заметила, как он подошел, но я так благодарна, что Фредерик не потащит меня обратно в мою клетку, что я почти начала плакать. Почти.
И я хочу вернуться в мою клетку. Я ненавижу, что я делаю, но я делаю. Я не понимаю это место, красота смешанное с ужасом. Я бы предпочла быть там, где все выглядит так, как они.
Но Эмиль не ведет меня в подземелье. Мы идем вверх, вверх, вверх, обратно в комнату, что заставляет меня нервничать, с мягкой мебелью и причудливыми картинами и кроватью с балдахином.
— Я останусь с тобой сегодня вечером, — говорит Эмиль, как только запирает за собой дверь и снимает с меня поводок.
Сажусь на ближайший предмет мебели. Я думаю, что это может быть стол, я не уверена.
— Что… произошло… со мной? — Я задыхаюсь. Я держу мою голову руками, как будто я могу выдернуть из нее фальшивые воспоминания.
— Ты можешь принять душ, если хочешь.
Я смотрю на него. Его голубые глаза серьезны и настойчивы. Я не думаю, что это просьба.
Я каким — то образом киваю. Собираю силу в дрожащих ногах, чтобы удержать вес. Каким — то чудом прохожу через мягкий ковер в дамскую комнату.
В комнате нет двери. Я просто хочу что — нибудь хлопнуть, что — то, чтобы закрыться от этого мира, чтобы мне дали немного покоя.
Я падаю над унитазом и выблевываю все, пока мое горло не прочищается и не остается ничего, чтобы выплюнуть. Расплывчатое лицо моей матери повторяется снова и снова в моей голове.