«Ни о чём, мама». Совсем неплохо, что дети время от времени вежливо ставят родителей на место. Всякий храм свят. Какой, должно быть, нескромной и навязчивой кажусь я моей сегодняшней Бельгазу! Мой вопрос что гвоздь: падает и разбивает магическое зеркало, отражающее образ ребёнка в окружении его излюбленных призраков, и мне никогда не узнать этого ребёнка. Я знаю, что для своего отца моя дочь – нечто вроде маленького паладина женского рода, который царствует на своей земле, потрясает копьём из орешника, рассекает скирды и гонит перед собой стадо, словно ведя его в крестовый поход. Я знаю: её улыбка очаровывает его, и когда он тихо говорит: «Она сейчас восхитительна», это значит – в данный миг на нежное девчоночье лицо накладывается изображение другого лица, поразительного, мужского…
Я знаю, что для своей верной кормилицы Бельгазу поочерёдно центр вселенной, законченный шедевр, одержимое чудовище, из которого нужно ежечасно изгонять демона, чемпионка по бегу, головокружительная пропасть испорченности, dear little[6] и кролик… Но кто мне ответит: что такое моя дочь для самой себя?
В её возрасте – неполных восемь лет – я играла в священника на заборе. Забор – толстая высокая стена – отделял сад от птичьего двора; верхняя его часть, широкая, как тротуар, замощённая площадка, служила мне и террасой и дорогой, недоступными остальным смертным. Ну да, священник на заборе. Что тут невероятного? Я была священником без всяких обязанностей, накладываемых саном, без переодевания в рясу, что было бы кощунственно, и тем не менее наперекор всем я была священником. Священником, и всё тут. Это было столь же естественным для меня, как быть лысым для пожилого мужчины или страдать артритом для немолодой дамы.
Слово «пресвитер»[7] попалось в том году в сети моего чуткого слуха и произвело там разрушительное действие.
Кто-то обронил при мне: «Это, без сомнений, самый весёлый из пресвитеров…»
Мне и в голову не пришло расспросить родителей: «Что такое пресвитер?» Я вобрала в себя это загадочное слово, такое шершавое в начале и такое протяжное и мечтательное в середине… Обогащённая тайной и сомнением, я засыпала с этим словом и брала его с собой на забор. «Пресвитер!» Поверх крыши курятника и сада Митонов я швырялась им в вечно туманный горизонт над Мутье. С высоты забора оно звучало анафемой. «Подите! Все вы пресвитеры!» – кричала я невидимым отлучённым.
Чуть позже слово потеряло для меня свою ядовитость, и я узнала, что «пресвитером» называют по-научному маленькую улитку в жёлтую и чёрную полоску… Неосторожность, допущенная мной, оказалась роковой; это произошло в одну из тех минут, когда ребёнок, каким бы серьёзным и фантазёром он ни был, мимолётно походит на то, что о нём думают взрослые…
– Мама! Взгляни, какого хорошенького маленького пресвитера я нашла!
– Хорошенького маленького кого?..
Я прикусила язык, но было поздно. Пришлось узнать – «В своём ли уме эта малышка?» – то, чего я так не желала узнавать, и называть «вещи своими именами»…
– Пресвитер – это руководитель религиозной общины.
– Ах, руководитель…
– Ну да… Закрой рот, дыши носом… Ну конечно… Я ещё пыталась противиться, бороться с чужим вторжением… прижимала к себе лохмотья своей экстравагантности; мне хотелось вынудить нашего священника на то время, что я пожелаю, превратиться в маленькую улитку по имени «пресвитер»…
– Скоро ли ты привыкнешь держать рот закрытым, когда молчишь? О чём ты думаешь?
– Ни о чём, мама…
…А затем я сдалась. Я струсила и вступила в сделку со своим разочарованием. Отбросив раздавленную улитку, я оставила при себе красивое слово, поднялась с ним на свою узкую, затенённую старыми кустами сирени террасу, выложенную, словно гнездо сороки-воровки, отполированными камешками и осколками стекла, окрестила её «Домом пресвитера» и стала священником на заборе.
МАМА И КНИГИ
Через верхнее отверстие в абажуре лампа освещала кручу в каннелюрах, образованную корешками книг, прошедших через руки переплётчика. Противоположный откос был жёлтым, даже грязно-жёлтым от корешков читаных-перечитанных, сброшюрованных, разлохмаченных книг. Несколько «переводов с английского» – один франк двадцать пять сантимов за штуку – краснели на нижней полке.