Это тем более важно, что в психиатрической литературе появляется все больше сообщений о заболеваниях ятрогенией. Стоит ли дальше уповать на интуицию и утешать себя мыслью о том, что «нам не дано предугадать как слово наше отзовется...»?
Более того, существует ряд методов исключительно вербального воздействия на подсознание человека, так как язык — это кратчайший путь латентного влияния на установки (к тому же общепризнанно выделение вербальной магии как особого вида магического воздействия, не сопровождаемого ритуалами...).
Закономерно, что по мере усложнения коммуникативных задач возрастает трудность языкового общения, возникает необходимость в индивидуализации и множественности смысла. С точки зрения воздействующей роли языка тексты психотерапевтического воздействия можно отнести к сложно организованным текстам. Преимущество изучения этих текстов перед текстами средств массовой коммуникации, прежде всего, в том, что можно достаточно быстро и надежно получить информацию об успешности осуществленной коммуникации (при помощи измерения психофизиологических параметров состояния личности посредством специальной аппаратуры либо при помощи нестандартных вербальных процедур получения информации).
С другой стороны, возвращаясь к теории текстов МС, разработанной Б. А. Грушиным, можно заметить, что человечество с непоколебимой настойчивостью в течение веков разрабатывало, сохраняло и использовало специальные тексты, представленные в классификации как «автотексты массового сознания», часть из которых (заговоры, мантры, молитвы) представляют собой универсальные, в высокой степени формализованные тексты, которые с полным правом можно охарактеризовать как суггестивные (прагматически маркированные).
Можно предложить 3 классификации суггестивных текстов:
I. По степени распространенности и универсальности
1) Универсальные суггестивные тексты (тексты МС), создаваемые на протяжении длительного времени, передаваемые из поколения в поколение и продолжающие функционировать:
а) автотексты МС (прежде всего, заговоры, заклинания, отчасти — мантры);
б) аллотексты МС (молитвы, формулы аутотренинга, гипноза).
2) Индивидуальные суггестивные тексты (тексты психотерапевтического воздействия, проповеди).
II. По направленности воздействия
1) аутосуггестивные тексты (мантры, молитвы, самонастрои, формулы аутотренинга);
2)гетеросуггестивные тексты (формулы гипноза, психотерапевтические тексты, проповеди и пр.).
3)ауто-гетеросуггестивные тексты смешанного типа.
III. По характеру использованного мифа
а) модификация роли Божества;
б) присоединение к чужому мифу;
в) отрицание какого-то мифа.
По мнению В. В. Налимова, «процесс порождения или понимания текста — это всегда творческая акция. С нее начинается создание новых текстов, и ею завершается их понимание. Все это осуществляется в подвалах сознания, где мы непосредственно взаимодействуем с образами. Для нас, людей современной культуры, это чаще всего неосознаваемый процесс, скрытый под покровом логически структурированного восприятия Мира. Осознаваемый выход в подвалы сознания осуществляется в измененных состояниях сознания, возникающих с помощью, скажем, медитации». Однако прежде чем погрузиться в медитацию, не стоит ли воспользоваться опытом «лингвистов-жрецов», разгадчиков чужих тайн? Ведь сама по себе ориентация лингвистики на чужое слово, по сути, является ее неосознанной пока еще ориентацией именно на изучение латентного воздействия.
Вернемся еще раз к идеям В. Н. Волошинова (М. М. Бахтина): «Поразительная черта: от глубочайшей древности и до сегодняшнего дня философии слова и лингвистическое мышление зиждутся на специфическом ощущении чужого, иноязычного слова и на тех задачах, которые ставит именно чужое слово сознанию — разгадать и научить разгаданному. ...Свое слово иначе ощущается, точнее, оно обычно вовсе не ощущается как слово, чреватое всеми теми категориями, какие оно порождает в лингвистическом мышлении и какие оно порождало в философско-религиозном мышлении древних. Родное слово — „свой брат“, оно ощущается как своя привычная одежда или, еще лучше, как та привычная атмосфера, в которой мы живем и дышим. В нем нет тайн; тайной оно могло бы стать в чужих устах, притом иерархически-чужих, в устах вождя, в устах жреца, но там оно становится уже другим словом, изменяется внешне или изъемлется из жизненных отношений (табу для житейского обихода или архаизация речи), если только оно уже с самого начала не было в устах вождя-завоевателя иноязычным словом. Только здесь рождается „Слово“, только здесь — incipit philosophia, incipit philologia. ...Ориентация лингвистики и философии языка на чужое иноязычное слово отнюдь не является случайностью или произволом со стороны лингвистики и философии. Нет, эта ориентация является выражением той огромной исторической роли, которую чужое слово сыграло в процессе создания всех исторических культур. Эта роль принадлежала чужому слову во всех без исключения сферах идеологического творчества — от социально-политического строя до житейского этикета. Ведь именно чужое иноязычное слово приносило свет, культуру, религию, политическую организацию (шумеры — и вавилонские семиты; яфетиды — и варварские народы; Византия, „варяги“, южно-славянские племена — и восточные славяне и т. п.). Эта грандиозная организующая роль чужого слова, приходившего всегда с чужой силой и организацией или преднаходимого юным народом-завоевателем на занятой им почве старой и могучей культуры, как бы из могил порабощавшей идеологическое сознание народа-пришельца,— привела к тому, что чужое слово в глубинах исторического сознания народов срослось с идеей власти, идеей силы, идеей святости, идеей истины и заставило мысль о слове преимущественно ориентироваться на чужое слово».