— Тебе ж на работу. Иди. И не морочь голову!..
— Да что мне работа! — хорохорится Володька, показывает хозяину мутные глаза. — Ты же знаешь, как меня там ценят. На руках, можно сказать, носят. Если бы не я!.. Нет, ты вот скажи, ветеран: а кто лучше меня поэтический репортаж сварганит? В рифму? А? Только Володька! То-то же! Так что, не капнешь?
— Нет. Доза.
— «Доза». Да мне и слово никто не скажет, когда и похмелюсь. Они без меня разве что могут? Кто без моего голоса будет то радио слушать? Ну, Данилович! Найди что! Не томи! Умираю же!..
— Твое дело, — спокойно отвечает, не отворачиваясь от окна, Хоменок.— На одного человека больше, на одного меньше... Кто заметит?
— Заметят, Данилович! Заметят!
— И ночуй следующий раз у себя дома. Что-то ты зачастил ко мне да ко мне. Кислорода и так не хватает. Вишь, как перегаром надышали, едрена вошь!..
Володька оправдывается, в голосе чувствуется определенная решительность:
— Да не хочется мне домой идти, знаешь же! Не могу на Нинку смотреть! В парторганизацию накапать собирается. Эх, баба! Где твой, хоть и короткий, хоть и куриный, ум? Ну что с нее, глупой, возьмешь, кроме анализов? Тьфу! Чего мне домой переться? Лучше голодать, как говорят умные люди.
— Это с какой стороны посмотреть, — рассудительно говорит Хоменок, нахмурив лоб.— С твоей — да, накапает. А поставь себя на ее место.
— Ну, ты политрук! Так найдешь или нет?
Хоменок наконец сдается. Знает Влодьку: все равно найдет что выпить, выпросит у кого хочешь на бутылку, поэтому не стоит уже портить отношений: как ни крути-верти, а ему, Хоменку, без Володьки тоже непросто будет. Наливает в стакан до половины.
Володька вскакивает, на удивление легко, энергично, берет стакан, но пьет не сразу. Вот тут-то и наступает определенная пауза. Морщится, отворачивается, фыркает, а затем, зажмурив глаза, осуществляет все же приговор вину — одним махом глотает его и определенное время стоит как вкопанный на месте, не шевельнется. Ждет, когда вино начнет разогревать его внутри. В отличие от Хоменка, — не курит, что старика немало удивляет: как это так — пить и не курить? Он не может этого понять. Такого не должно быть. Пьет — и не курит? Непорядок, где-то что-то, по его определению, не так, как должно быть...
Вчера Володьки не было. Значит, заявится сегодня. Хоменок сидит перед окном, возится с куревом и следит за жизнью на улице, поглядывает на окна Дома коммуны. Во многих уже нет стекол, а где-то вырваны и рамы. Живьем. Начинается ремонт, значит!..
А в то время, когда Хоменок сидел перед окном и сосал уже опротивевший ему самосад, Володька, которого он ждал, находился в цирке, где не только слушал лекцию о международном положении, но и кропал стихи в тетрадке для конспекта: привычка еще со студенческих лет, благодаря которой издал две, хоть и тонехонькие, но все же книжечки, для детей. В течение последнего времени политзанятия проводились под куполом цирка, где собирались представители творческой интеллигенции — художники, журналисты, артисты театров и филармонии. Стол для лектора ставили прямо на арене, за спиной — политическая карта, и тот, подглядывая время от времени в конспект и развлекаясь указкой, не только рассказывал последние новости, но, наверное, и представлял себя не иначе как известным артистом цирка. Никак Никулиным или Карандашом. И вот в самый разгар лекции аудитория взорвалась от смеха. Растерялся и лектор. Вечером в цирке должно было пройти представление, и какой-то шутник умышленно, не иначе, выпустил на арену двух дрессированных кабанчиков, и те начали, как заведенные, выписывать круги по арене. Лектор махал на них руками, почему-то вспомнил кур, кышкал и кричал «Ату!», и тогда они бегали еще быстрее: приняли, видимо, его за дрессировщика, а выход на арену посчитали настоящим, плановым, тем более, что творческая интеллигенция хлопала, не жалея ладоней, еще громче, наверное, чем на настоящем представлении. Аплодисменты, наверняка, были для кабанчиков большим стимулом.
Политзанятия дали крен. Были скомканы, как туалетная бумага, а политинформатора кабанчики вчистую сбили с толку. Пока искали того шутника, поэт Володька несколько раз умышленно цыкнув на неизвестного супостата, чтобы услышали его звонкий голос и запомнили, что и он здесь был, под шумок сорвался с лекции и вскоре взахлеб рассказывал Хоменку про новый и невероятно оригинальный номер, который только что ему посчастливилось бесплатно увидеть в цирке. «Такого цирка я никогда не видел! Политинформатор, понятное дело, еще не пришел там в себя! Г-га!..» Старик улыбнулся, потом, сдвинув брови к переносице, забулькал в стакан, показал взглядом на него: