сама для них забыла жизнью быть.
О прошлом Вита думала немного.
Казалось, что не думала совсем.
За правдой россказней следила ох не строго,
былое путала ради рабочих схем.
То ль лётчик, то ли капитан – отец.
«Герой войны. Погиб в воде». Конец.
Читать любила старшая, и знала
про облака для тайного соития.
Инесса ж, фантазёрка, представляла
в мать кончившего – минимум Юпитером.
Со снимка он глядел в её обители.
«Его ль портрет?» – насмешка первой, мнительной.
По большей части было всё равно
ей, фейс там padre иль какой каналии.
Зато, общением обкрадена, как нож
в груди, вопросов Лора сталь таскала, и
шла с ними к сонму текстовых мужчин,
кто, опочив, мысль в книгах заключил.
Ни мать, ни отчимы на вечер, ни друзья
maman их, творчески раскрашенные, в шубах,
не знали, как устроена земля,
и почему так людям боги любы.
Да и богам на кой сдалися мы,
красой души недалеки от мымр.
Сначала, собираясь после выставок
в их дом над морем (с черепичной крышей),
как хор, дивились, мол, дитё порок
ума вынашивает, суть совсем не слыша.
Непонятая, так и замолчала
в красивом почти замке у причала.
Зато гулять, сколь хочешь, было можно.
Шумела, всепрощающа, волна.
И, всякую оставив осторожность,
бродила по кайме воды одна
из двух – девчонка с бледным правым глазом
(не отличая, мудрено рассказ весть).
Особо почитала море ночью,
сходящееся с небом тьмою бездн.
И звёзды, как историй многоточия,
ей освещали путь. Инесса без
дневного света редко выходила.
Их было две: на два всё и делилось.
Как всё, делили комнату. Окно
над правою кроватью – деревянное,
а слева – нарисованное. Странно так:
Инессин вид – во двор, а не в кино.
Порядок был у ней на половине.
Тонуло "лево" в бардака пучине.
Кудрявы были волосы обеих,
вились, как крылья, золотым каштаном.
Небрежный кок крутила Лора. Стан ей
толстовки крыли. Как арабка, веки
чернила, и глядела в чёрном свете
на всё, что люди сделали планете.
На подоконнике цветы Инесса
выращивала нежно, словно мать
всему живому. Ей бы ездить в лес, но
она боялась… дебрей, так сказать.
Вся в родинках, дышала через кожу
наружу ль, внутрь ли, нежностью тревожной.
Все исходила в городе заброшки
и кладбища её двойник-сестра.
Там в одиночестве могла подумать. Всё же
подросток – это странная пора!
Чем горячее сердце, тем больнее
ему, задавленному мыслей Колизеем.
Тогда обеим было по семнадцать.
«Учились жить», – про возраст говорят.
Инесса научилась одеваться
со вкусом, в тон изнанке. Каждый рад
заняться делом, что выходит лучше прочих.
Кому-то близок день, иным же – ночи.
Одна за трату времени чла моду.
Вторая секс считала неприличием.
В другой они гляделись в антипода,
но не вредили дружбе их отличия.
До той поры, пока в окне настенном
ни оказалась Лора… на своей стене.
Ей сон приснился. Длинный и запутанный.
О том, что с ними впредь произойдёт.
Растягивались в годы там минуты, и
развилкам выбора она теряла счёт.
Должна б, как водится, проснувшись, сон забыть,
но не забыла. И осталась, зная, жить.
Однако, лучше всё-таки хранить
порядок моего повествования.
Хоть прозой, хоть стихом вещай о них,
героям подобает описание.
Я, познакомив с девочками вас,
за паузой начну про сон рассказ.
Часть II. Кафе с видом на прошлое
Итак, уснула Лора. В своей комнате,
под чёрным, как политика, окном.
Её стена была вся изрисована,
двухцветна. Без излишеств: монохром.
Напротив, у сестры, благоухало
зелёное, цветам в тон, одеяло.
Заснув, она вдруг оказалась… дома.
Иль «в доме» лучше тут употребить?
Не помня ни порога, ни парома,
стояла перед лестницей. Завить
ту архитектор в винт решил, как розу.
Обнял другой, широкой, для курьёза.
По узкой и кручёной подниматься
решила вверх она, и будь, что будет.
Но, миновав пролёты без числа все,
спустилась вниз. Туда, где начался путь.
Оптической иллюзией пока
спираль ей показалась ДНК.
– Что за, – она вскричала, – чертовщина?
Как ввысь ни лезь, вернёшься на исток.
Быть может, дело в том, что я тащилась
по самоё себе? И, что ни срок,
одни мы жизнью воплощаем темы,
в нас изначально вложенные кем-то?
Простою редко мысль её была,
вот, даже и во сне, знать, без сознания.
Блистала лестница вторая, из стекла,