над сценой этой). Сам не знал Ян, почему
девчонка левая нужна теперь ему.
Инесса дома, в одеяло завернувшись,
впервые оказалась без сестры.
Не тела, но самой её отсутствие
испытывала – трещиной горы.
И тихо плакала… чему же? Не началу ль?
Вперёд не знала, но зато всё ощущала.
В соседнем городе была, побольше, Вита.
С театра вышла с ухажёром. «Муж на час»
её позвал в гостиницу. Сердито
она от предложенья отреклась.
Не потому, что он не нравился совсем ей.
Не подходило к акту настроенье.
Диана, возлежа в Грибных объятиях,
про сына думала. Важнее сын, чем муж,
для женщины хтонической. Познать её
лучше того, кто ею был (и в ней, к тому ж)
не может ни любовник, ни супруг.
Явилось озарение… да, "вдруг".
Сам мексиканец спал, опустошённый
после горячих ласк подруги зрелой.
Себе был на уме он. Бес шалил в нём,
но без последствий пагубных для дела.
Ему никто не нужен был, ну, кроме
себя: в себе мы все живём, как в доме.
Царь, криминальный лидер, в красных тапках
смотрел на дочь, учащую уроки.
Он для неё был первоклассным папкой,
не слишком мягким и не слишком строгим.
Жена ему наскучила давно,
но для ребёнка жил с ней всё равно.
Алиса (так её они назвали)
была в соседнем классе от сестёр.
Семнадцать было ей, шла на медаль, и
язык её, как Лорин, был остёр.
С ней цапались они порой, однако
не той, а этой доводилось плакать.
Весь город охватить не в состоянии
ни я, ни кто-либо, схватившись за перо.
Кому-то счастье, а кому-то наказание…
Все клетки начинаются ядром:
потенциал грядущего величия
отдельно спал в особняке готическом.
(заметки на полях) Глаза Будды
Я сверху наблюдаю за собой
меняющейся, временной (с любым
ударным слогом). Центр мой – покой,
движенье видит, не затронут им.
Бессмертье смотрит в собственную смерть.
Бесстрастье примеряет платье: страсть.
Безмерность носит тело, меру мер.
Всецелое общается, как часть.
Когда сама находишься за временем,
в нём становленье значит только сон,
который правится щелчком одним:
сознанием, что "исходный я – не он".
Часть VIII. Время вышло покурить
Со временем мы в контрах, господа.
Рассказывать его мне очень сложно.
"Вчера" и "завтра" опись ещё дам,
а вот период… Время дышит ложью.
Порой нам кажется, что тянутся года.
Моргнёшь два раза – всё исчезло без следа.
Была моложе, верила, что счастие
скрывается там где-то, за углом.
А раньше, до того, как сладострастие
дало в башку, уж знала: мир – дурдом,
мы все немного этого… того.
«Я знаю всё, не знаю ничего».
Мы счастливы, своё я забывая.
Умны, как Бог, в безумном состоянии.
Когда лежим, внутри себя летаем.
И рады предвкушению свидания.
На вкус, что есть – не то, что ожидается.
Мечту собою травим, как жида – нацист4.
Убрать себя из времени на время,
значит, узреть времён всех панораму.
Воспоминанья души наши греют
уж тем, что можем просто озирать их.
Они нам целыми и завершёнными мерещатся,
ведь взгляд снаружи – это взгляд из вечности.
Я так люблю болтать, когда не слушают,
что, наблюдай кто, принял бы за психа.
В том фокус: остаются одни уши лишь,
там, сверху. Да, туда бросаю стих свой.
Во времени, как в море, всё потонет.
И лекции, и драки, и тектоник.
Зато я убеждаюсь непрерывно,
что мир вокруг творим мы из себя.
Мысль не нова; но не был нов и Рим, где
сходились все концы: дорог и бяк.
Сегодня вышла к морю. Посидела.
Поговорила с первым встречным о пределах
и их отсутствии, о духах, Кастанеде,
которого до сих пор не читала
(хоть не один мне джентльмен и леди
его советовал, лет десять миновало
с совета первого). Нам с Карлосом, вестимо,
знакомиться никак не допустимо.
Считаю я, что книги, как и люди,
находят нас в им близком состоянии.
Когда нам нужен кто-то, он на блюде
протянут, чтоб реакцию с ним дать нам.
И, либо я ещё не доросла, читать его,
либо друг с друга взять нам уже нечего.
Иду по набережной. Вечер. Голоса.
Повсюду люди: синглы, пары, семьи.
Люблю ходить и слушать. Как базар,
только курортный город. Между тем я
ловлю звук: девушка на выгуле мужчины
с ним дискутирует про лирику. Да, чинно.
Потом доходит фраза… долетает:
«На самом деле все ждут половину!»
Остановившись над обрывом, с краю,