по запчастям. Нос вровень с подбородком,
уши к макушке, глаз с пупа не убрать.
– Остановись! – велела Лора, – род твой,
я знаю, непрозрачен специально,
чтоб друг для друга выглядеть нормально.
Я это знаю всё; об этом я читала.
Век золотой описывать горазды
идеалисты всех времён! Пойми, мне мало
знать, что "разрыв" и "кривь". Их много, разных,
твоих – да, Ева! – в мифах отражений.
Иль Хавва? Эмбла? Лив? Лилит? Ты женщина,
ты – жизнь. Как моя мать… Чьё имя – Вита.
Которую люблю, что б та ни делала.
Я знаю всё, что у тебя болит, но,
влюбившись, не решишь проблему тела!
Оно, с душою заодно, гниёт,
стареет и червям обед даёт,
и, как ни проповедуй ты о рае,
чем объяснишь, что нравится мне ад?
Твою растрату видя, наслаждаюсь!
Раздвинутые ноги, рот зажат:
как в мусорку, грязь сбрасывает очередь!
Чем объяснишь? – Ей та в ответ: – Нет мочи мне.
Ты отражаешь века отношение
к природе, жизни всей, как таковой.
Где полуфабрикатов подношение
из ниоткуда пользует любой.
Как можешь ощутить не на коленях
себя, видя одно лишь потребленье?
Завоеванием стихии каждый эпос
(да и блокбастер), канонично славится.
И неприступной так приятно крепостью
овладевать силком… как и красавицей.
А феминистки, – перевёртыш! – маской взяли (хоть кричи)
копирку с… не лучших из мужчин.
Кипит под маской то, что адом кличешь.
Успешная фригидна, как доска,
а не феминна. – Девушка первичная,
с ней говорила, вновь прекрасна, как
снежинка. – Рощи есть, леса, но ты – ты море,
что подо льдом бурлит, другим на горе.
Модели ролевой, чтоб подражать ей,
нет у тебя. Плевать хотела мать
на то, как ты, тисками ноги сжавши,
из злобы хочешь соки выжимать.
Заметь: к себе твой гнев. За то, что смертна.
За то, что жизнь – плод для тебя запретный.
Не вечная ж таким и не нужна…
Да, скоро, – рассмеялась, – будет вечность
тебе! Иди вперёд, куда сначала шла.
Примеришь моё платье подвенечное! –
раздался взрыв. Упала Лора. «Свет… не… цел».
Сознание вернулось к ней на лестнице.
(заметки на полях) Любовь – это…
Мир эйдосов (того, чем должен быть
вот этот, здешний)
с ним, миром вещи, враждовал. Носитель
обоих, тешилась
я идеалом, зная: здесь
он перевёрнут.
Наоборот, за что ни бейся,
случится. Сторону
держать для наблюдения – мудрей.
Была обоим царствам господин.
В твоей персоне (место встречи их царей)
два мира схлопнулись в один.
Часть IV. Прыжок в себя
– Нет. Ни за что, – сказала Лора тихо,
вставая. Странно то, что не ушиблась.
В таком паденье Люцифер один ей
мог посочувствовать, поняв. Что тот не шибко
умеет. – Я не стану, хоть души,
подстилкой, будь хоть Ра, среди мужчин
ярчайший. Неужели после боя
я, тяжелейшей внутренней войны,
в сторонке от Сансары, став изгоем
в ней, попадусь на чары сатаны?
Битва финальна Будды с Кама-Марой…2
Ну хорошо. Узнаем цвет пожара. –
И, перепрыгивая через три ступеньки,
на третьем этаже она увидела
на вывеске: «Себя здесь только встретишь».
Колодец, он как раз – прыжок в себя.
И, мелкая приписка снизу: «Прочие
развития – в других колодцах». Точно,
ей выбор дан, – припомнила тут Лора.
По центру зала, освещённого луной
из узких окон, находился круг просторный,
заполненный чистейшею водой.
Круги другие, будто в танце, окружали
его. «Развилки всё, наверно». Выбор дали,
а всё же начала с центральной версии,
как наилучшей, Лейбницу мигнув.
И прыгнула в колодец, вмиг лишив себя
рук, ног, ушей и носа, глаз и губ.
Ей под водой приснился сон другой.
Она проснулась. В комнате – покой.
Инесса спит в обнимочку с подушкой.
Над головой висит блестящий шар,
вокруг идут, похожи на жемчужины,
поменьше, от него – на лесках. В дар
подвеску дочке привезла из отпуска
Вита. А Лоре – дух святой горы, в кусках.
Откинув одеяло, поднялась. Часы
показывали: собирайся в школу.
Но в воскресенье путь туда закрыт.
И призадумалась она насчёт раскола.
– Что значит это: можешь выбирать?
Живи, сдыхай, и – новая игра?
Сказала полоумная невеста,
что встречу я того, кто сердце мне
распотрошит. Но не ходить на место,
где встреча будет, я могу. Во сне
определю сама, его люблю ль.
Постойте-ка… Да правда ли я сплю? –
Щипнула руку. Больно стало. «Странно, –
2
Кама-Мара (санскр. Любовь-Смерть) – демон, искушающий Сиддхартху Гаутаму. Его последний поединок перед просветлением.