— Нет.
— А о Брэчтмэннах вы ничего не знаете: об Элизе, о ее дочери Хэлен, о знаменитом пиве Брэчтмэннов «Золотая девочка»?
— Простите меня, мистер Хоуп, но я никогда о них не слышал, ничем не могу вам помочь, а пива я вообще не пью, простите, сэр. — Голос его звучал так, словно он признавался в чем-то постыдном.
— Скажите мне, мистер Пэрриш…
— Зовите меня Ральфом.
— Ральф, почему вы купили этот дом в Калузе?
— У меня было много денег, а у моего брата не было ничего. Вот я и прикинул, что если я могу помочь ему…
— Но почему именно Калуза? Почему не Ки-Уэст, не Майами, не Палм?..
— По правде говоря, мой брат провел некоторое время в Ки-Уэст, но он сказал, что там обстановка слишком неприличная даже для него. Вот он и выбрал Калузу.
— Когда это было?
— Ки-Уэст? Где-то еще в шестидесятые, когда появились эти хиппи в изодранных джинсах, но с тысячами долларов в чеках «Американ-Экспресс».
— И ваш брат был одним из них?
— Да, он присоединился к ним.
— Сколько ему тогда было лет?
— Дайте сообразить. Это было году в шестьдесят восьмом или шестьдесят девятом, стало быть, ему было двадцать или что-то около этого.
— Он тогда много ездил?
— Да, по всей Флориде, и в Калузе тоже был.
— Он тогда уже был педиком?
— Даже раньше, когда он еще жил в Индиане; это проявилось давно — он еще был подростком.
— И сколько же он пробыл в Калузе?
— Дайте подумать. Я знаю, что он уехал из дому где-то в сентябре, это была осень шестьдесят восьмого, и на Рождество его не было, он все еще был во Флориде. Я посылал ему открытку к дню рождения сюда, в Калузу. Ему тогда исполнился двадцать один год. Он арендовал какой-то дом на Фэтбэк-Кей, и открытку я послал ему туда. Я хорошо это помню.
— А когда он уехал из Калузы?
— Точно не знаю. Он был в Вудстоке летом шестьдесят девятого, когда хиппи вели борьбу за всеобщую любовь, за мир… Он прислал мне открытку из Вудстока, а той же осенью уехал в Европу и был там почти год. Франция, Италия, Греция, а потом отправился в Индию…
— И когда он вернулся обратно, в Штаты?
— В семьдесят втором.
— Снова в Индиану?
— Нет. Сначала Сан-Франциско, Лос-Анджелес, потом Сан-Диего, и некоторое время провел в Мексике, — он любил путешествовать. Потом Нью-Йорк, он прожил там довольно долго. А в восемьдесят первом я купил этот дом на Уиспер-Кей, и он переехал сюда.
— Ваш брат когда-либо называл человека по имени Энтони Холден?
— Нет, такого имени я не слышал.
— В восемьдесят втором он работал агентом по закупкам на пивоварне Брэчтмэннов. Энтони Холден. Это было спустя год после того, как вы купили дом.
— Нет. Не припомню. Мы довольно регулярно переписывались с братом, иногда я приезжал сюда, да и Джонатан бывал у меня в Индиане, но, сколько помню, он не упоминал это имя и я не видел такого человека.
— И об Элизе Брэчтмэнн он никогда не говорил, не писал вам?
— Да от него месяцами вообще могло не быть никаких известий, он словно пропадал, проваливался куда-то, а потом вдруг приходила открытка из какой-нибудь глуши в Иране, например. Потом переписка снова налаживалась. Всякое бывало.
— А когда он уже был в Калузе, тоже не упоминал в письмах об Элизе Брэчтмэнн, о знаменитой золотоволосой девушке?
— Нет, мистер Хоуп… Уже в пятнадцать лет мой брат был гомосексуалистом. Вряд ли его и тогда и позже могла интересовать какая-нибудь, даже самая распрекрасная девушка. Он уже тогда совершенно не обращал внимания на представительниц противоположного пола.
— А Энтони Холден считает, что Элиза Брэчтмэнн была одной из приятельниц вашего брата.
Пэрриш отрицательно покачал головой.
— Точнее — очень хорошейприятельницей. Вы в самом деле никогда о ней не слышали?
— Никогда.
Мэтью глубоко вздохнул.
Билли суетливо собирал вещи. Время от времени он посматривал в тот угол, где на полу, около стены лежала Хэлен.
Ему хотелось убраться как можно скорее и как можно дальше от Калузы, от Артура Хэрли, от этой женщины, которая лежала там, вся в крови. Хэрли забрал машину, хотя сначала собирался вызвать по телефону такси, чтобы доехать до аэропорта. Быстренько он смотался отсюда, ну и хрен с ним!
Билли швырнул в саквояж какие-то тряпки и снова посмотрел на Хэлен. Ее рука поднялась, скользя по стене, и вяло сползла вниз. От руки остался кровавый след.
Когда в начале третьего Мэтью вернулся в контору, Синтия вручила ему стопку посланий. Но позвонить он решил только Мори Блуму.
— Привет, Мэтью, — сказал Блум. — Есть две новости. Мы допросили Хэрли и его дружка Уолкера и отпустили их восвояси. У нас нет причин их задерживать, и они, я думаю, говорят правду, что не заходили внутрь дома.
— Ладно.
— И второе: в доме работала целая команда, она осмотрела каждый сантиметр. Они начали после нашего с тобой разговора рано утром и вот только что вернулись оттуда. В спальне на втором этаже они нашли какие-то фотографии в коробке из-под обуви, но ни на одной из них нет никаких детей. Там только Пэрриш и его юные приятели резвятся на побережье. Так что тот, кто побывал в доме, очевидно, нашел их, если они, конечно, вообще там были. Что сейчас их там нет, я тебе головой ручаюсь.
— Хорошо, Мори, спасибо тебе.
— Есть какие-нибудь другие идеи?
— Пока нет, а если возникнут ты мне поможешь, Мори?
— Мы оба боремся за правосудие и истину, — сказал Блум. — Будем держать связь. — И повесил трубку.
И почти немедленно позвонила Синтия.
— Звонит Уоррен, — сказала она. — Он в аэропорту.
— По какому каналу?
— По пятому.
Мэтью нажал на пятую кнопку.
— Да, Уоррен?
— Мэтью, я могу успеть на самолет, который улетает в Нью-Йорк в четырнадцать тринадцать. У меня всего восемь минут. Я нашел женщину по имени Люси Стронг, она негритянка. По голосу похоже, что ей где-то за пятьдесят, она была сиделкой в родильном отделении, когда летом шестьдесят девятого там лежала Элиза Эббот. Она помнит мужчину, который делал фотографии, но она ничего больше не захотела рассказывать по телефону — боится попасть в беду.
— В какую еще беду?
— Это неважно,в какую именно. У меня осталось шесть минут, чтобы добежать до самолета. Негры всегда боятся попасть в беду, так уж нас белые приучили. Так мне лететь?
— Лети, — сказал Мэтью.
— Я тебе позже перезвоню. — И Уоррен повесил трубку.
— Билли, помоги мне, — попросила Хэлен.
Он не ответил, снял с вешалки свой единственный костюм и отнес его к саквояжу, не посмотрев на Хэлен, скорчившуюся у стены. Аккуратно свернул костюм, убрал его, а потом вернулся к туалетному столику, чтобы забрать пару нарядных рубашек, которые лежали там в верхнем ящике.
— Он уехал, Билли? Ты должен мне помочь.
— Я никому ничего не должен.
— Билли, пожалуйста.
Он снова вернулся к туалетному столику. Проверил все ящики, чтобы убедиться, что ничего из его барахла не осталось. Порылся в трусах и лифчиках Хэлен, в ее свитерах и блузках, но не обнаружил там своих вещей.
— Билли! Я истекаю кровью.
— Заткнись. — Он, закрыл чемодан и защелкнул замки.
— Мне надо в больницу.
Зазвонил телефон. Он снял трубку.
— Алло?
— Мистер Уолкер? Пришло такси, сэр.
— Я сейчас выхожу, попросите его подождать.
Он положил трубку.
— Билли? Помоги мне. Пожалуйста.
«Сейчас, разбежалась, — подумал он. — Поможешь тебе, а потом этот проклятый псих набросится и на меня!»
— Билли?
Но его уже не было.
Для парковки каждой машины на бетонном бордюре мостовой черной краской по трафарету были написаны имена: ФРЭНК САММЕРВИЛЛ, а рядышком — МЭТЬЮ ХОУП. На площадке Саммервилла стоял коричневый «мерседес-бенц», а у Хоупа — желтовато-коричневая «карлэнн-гайа».
На другой стороне улицы припарковалась голубая «хонда». Сидевший за рулем Хэрли внимательно наблюдал за зданием, в котором размещалась юридическая контора «Саммервилл и Хоуп». Улица Херон, 333. В начале третьего Хэрли увидел, что Хоуп вышел и идет к своей машине.