Некоторые пленки были книгами по социальной психологии, антропологии, медицине. Другие — газетами восьмидесятых. За зеленоватым наклонным стеклом экрана менялись расплывчатые статьи и картинки, а я нажимал кнопки, проматывая их и наводя фокус. Все-таки было жутковато читать колонки давно забытых новостей, увидевшие свет во время разрушительных войн двадцатого столетия. Сейчас весь уклад той жизни казался невероятным.
Тогда наших предков разделяли не принадлежность к той или иной корпорации, а государственные границы. И войны между тоталитарными режимами и монополиями еще не привели к объединению корпораций и появлению компаний-гигантов, поддерживающих общество на плаву в наши дни. С современной точки зрения образ жизни пращуров кажется немыслимым, но все же в чем-то они были правы.
В те времена только дикие народы и необразованные люди верили в магию. Я прочел это в книгах по антропологии. В принципе это вполне правдоподобно. Так можно проследить рост влияния магии. Вера в чудеса возникает, когда человек не может противостоять миру вокруг. Конечно, если жизнь поддается контролю и так, нет нужды в волшебстве. Но нецивилизованные народы, чья жизнь зависела от милости природы, верили в магические силы, потому что у них не было иного способа противостоять отчаянию. Вместе с тем в магию верили некоторые группы в развитых государствах — те, кому постоянно приходилось иметь дело с непредсказуемыми явлениями. Например, рыбаки, в их противостоянии с морем, верили в удачу и талисманы. Охотники, спортсмены, актеры — все эти люди верили. Все, кто зависел от капризов природы и общества, цеплялись за суеверия в отчаянной попытке убедить себя, что силой удачи или магии они смогут управлять своей жизнью, раз уж их собственных сил не хватает. И потому совершенно логично, что после мировых войн, когда общество было разрушено, человечество ударилось в магию. И официальные магические предприятия стали управлять обществом, которое выкарабкивалось из пропасти, куда скатилось в результате мировых войн. Только некоторые науки получили возможность развиться заново. Не все. Ни одно учение, способное ослабить веру в магию, нынешние корпорации не поддерживают.
Просто дух захватывает от того, насколько велика может быть вера, если ты с молоком матери впитал убежденность в существовании магии. Даже я верил, пусть и не до конца, во многое, что, как я теперь знал, было обманом. Я выучил всю эту чушь. Я проводил ритуалы. Люди болели и умирали, когда я насылал на них чары. Иногда заболевали люди, о которых я слыхом не слыхивал, но я брал на себя ответственность. А ведь я понимал, что лгу, и задавался вопросом: не обманываю ли я самого себя? Я действовал так, как будто все было правдой, и со временем заразился всеобщей верой в то, что на самом деле творю чудеса.
Но где-то глубоко в моем сердце всегда шевелился мятежный дух сомнения. Поэтому я и был так счастлив, узнав правду. Оказывается, мои сомнения не были ни безумием, ни богохульством. Можно было забыть о долгой внутренней борьбе, когда я пытался заставить себя поверить в невозможное. Я чуть не ополоумел от облегчения, впервые увидев микрофильмы за зеленым стеклом и прочитав факты, о верности которых подсознательно знал всегда.
В тот день я обрел свободу. Точнее, свободу в рамках дозволенного обществом. Внешне меня все еще связывала неодолимая сила общественной веры, но в собственных мыслях я был волен. Я мог действовать по своему усмотрению, соблюдая, однако, необходимую осторожность. Я мог наслать заклятие, которое прикончит Джейка Халиайю, и никто не в силах был меня остановить, ибо правда даровала мне свободу…
Но в одиночестве свобода не сладка.
Я смотрел на колонки забытых новостей на экране и жаждал жить в те времена, в мире, казавшемся мне гораздо более реальным, чем мой собственный. Я родился в мире заблуждений, в мире беспорядка. Я был скептиком, кривым в царстве слепых. Похоже, только я один видел впереди огромную шатающуюся скалу, что накренилась над нами и вот-вот упадет и погребет нас всех под собой. Люди вокруг были слепцами, творящими никому не нужные чудеса и не видящими реальной опасности.
Да я и сам ее не видел. Хотя, казалось бы, какая угроза может быть более ощутимой, чем падающая скала? Но я, одноглазый калека, видел лишь тень, чувствовал неуверенность, ощущал смутную и неявную тревогу. Я по-прежнему не знал, где скрыта опасность. Это не Орел — тотемы всего-навсего предрассудки. Магия? Ее попросту не существует. Но что-то откуда-то бросало тень страха — чудовище, которое я всю жизнь пытался разглядеть и поймать. Возможно, именно это и толкнуло меня на поиски запрещенных микрофильмов. Наверное, я надеялся, что в прошлом отыщутся следы монстра и я узнаю его имя.