Какие это были глаза — вот что спрашивает меня наш самый вдумчивый читатель: круглые, квадратные, пирамидальные или нам абсолютно чуждые? Ни о чем подобном так называемый нам не сообщает. И кто такое это чудовище? Кого из нас и из вас, дорогие мои братцы, вывел на страницах и обложке своей так называемой этот так называемый? Меня? Или, быть может, кого-нибудь из наших славных, нами мыслеводящих братцев? Или, не хочу произносить. Самого Братца Президента, дай ему Сам Братец Президент здоровья… Нет слов… Мое горло сжимает костлявая рука возмущения… Но мой святой долг свято ведет меня на разбор Дальше… «Явившегося»! И этот моральный недобиток, антинашдомовская подпевала, посмел употребить это священное для всех братцев слово в своем зловонном шипении! Кто к нам, братцы, является? Кто к нам, спрошу я вас? И любой из вас и из нас ответит, что являются нам в наших благостных снах наши нами любимые братцы мыслеводители, возглавляемые Самим Братцем Президентом. Являются и несут нам и вам заслуженный отдых, являются и благословляют всех нас и всех вас на новые ратные дела и трудовые победы на нивах нашей бесконечной борьбы за наше светлое будущее, которое будет еще светлее, чем наше самое светлое настоящее…
Тут братец Клеопатра II сказала:
— Вода, наверное, уже набралась видишь, уже течет по полу.
— Ну так иди и выключи, а мне в телевизоре интересно.
— Ты же будешь принимать ванну, а не я. А если вместе, то ты никуда не успеешь.
Я досадливо крякнул. С минуты на минуту в приемном отделении должно было начаться самое захватывающе интересное: бывшего братца начнут сечь…
Я досадливо крякнул еще раз и пошел в ванну. Когда я закрывал за собой дверь и кран, братец Клеопатра II спросила:
— Ты, случайно, не знаешь, что это такое синий? Они опять повторяют это загадочное так называемое слово.
— Бывший написал, что кроме белого и черного есть какие-то другие цвета.
— Это как же?
Я пожал плечами и скинул с себя, братца Пилата III, фрак. Действительно, как можно писать о том, чего никогда не видел?
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Лампы в кабине лифта пылали вовсю, но все равно я невольно зажмурил глаза, когда двери Шлюза открылись и братцы из спецотдела Ордена Великой Ревизии вытолкнули меня во враждебную мне ядовитую окружающую среду.
Примерно минуту я был ослеплен, ослеплен даже слепее, чем в персональном кабинете братца министра, где я был. Потом лившийся с потолка окружающей среды свет несколько потускнел, и я увидел глазами, что он начал превращаться в иллюзии различных ярких фигур, объемов и сплетений, выкрашенных в различные не бело-черные краски. Похожий на купол цирка гладиаторов, но только гигантский и более высокий, чем даже в Великой Мечте потолок оказался совсем не таким, каким я видел его ночью, он был почти черным и будто бы прозрачным, похожим на глаза братца Принцессы возле глазка в Железном Бастионе с нашей стороны, на нем не было лампочек. а были нарисованы тут и там черные пятна, которые напомнили мне клочья мыльной пены в моей персональной ванне. Я подумал, что эти клочья следовало бы разукрасить белыми полосами, чтобы они стали полосатыми, и тогда бы было очень красиво, а то было не очень красиво без белых полос… Купол надо мной, вспомнил мой ум, называется «небо»… Я перевел взгляд глаз на иллюзии деревьев, которые торчали из пола окружающей среды, они были вообще ни на что не похожи и начинали торчать в нескольких десятках метров от Железного Бастиона с вражеской стороны.
— Листья деревьев зеленые, — прошептал я вчерашний шепот братца Принцессы. У меня закружилась корона. Может быть, корона у меня закружилась потому, что я был в насыщенной ядом атмосфере, а может быть, потому, что я вспомнил о братце Принцессе, от воспоминаний о которой у меня теперь уже всегда кружилась корона. Но, может быть, моя корона кружилась и потому и поэтому.
Скоро неопрятные линии и объемы иллюзий перестали меня раздражать. Я повернулся налево… и что-то жутко яркое обожгло мне два глаза. Из правого оппозиционного и даже из левого неоппозиционного глаза брызнули слезы, забрызгав пуленепробиваемое стекло скафандра, и я подумал, что я уже сильно тоскую по Нашему замечательному Дому, по родному департаменту и его знаменам, по братцам таможенникам, по портрету Самого Братца Президента… Потом я подумал, но не умом уже, а будто бы чем-то совсем другим, будто бы со стороны, что эта окружающая среда, вероятно, таит в себе еще много разных страшных опасностей, но эту мою постороннюю думу вдруг прервала мысль, которую я вдруг вспомнил, которую было начал уже думать, а потом почему-то бросил, да так и забыл, а вот вспомнил. А мысль эта была вот какая: «Да ведь это же дневной фонарь! Солнце, которое ночью луна, которую я уже видел! Солнце должно быть теплым и ласковым, как рука братца Принцессы!» И вот эта самая мысль мгновенно разогнала все мои страхи.