Не выбрасывайте старые вещи, только что обретя свой новый дом. Не сметайте пыль, не снимайте паутины с углов. Не переставляйте ничего.
Сядьте.
Совсем на немного, совсем на чуть-чуть сядьте и молча посидите, ничего не трогая и не мешая длиться, тянуться нитям, оставленным не вами и не вам, когда-то и кому-то завещанных запахов и черт ожидания, существования и памяти не касайтесь. Дайте еще совсем чуть-чуть, совсем немного длиться этому не вашему счастью крохотного, горького, трогательного и неосуществимого уже никогда и никем бытия, этого тишайшего ожидания. Помолчите и подождите, на зная, кого и сколько, чего-то, кого-то, откуда-то, но равно, но вместе с тем, что осталось здесь – есть, ждет, надеется.
Я жду тебя.
Все меркнет, мерцает, оплывает теневыми, мрачными красками, а я все жду.
А ты уходишь все дальше от моего ожидания и все ближе к своему заветному дому, которого ты пока еще не обрел. Где-то вдали заунывным эхом воздух пронзает гудок, раскатываясь по поверхности пустыни твоего пути с низкой, долгой ноты к ноте короткой, перемежающейся, затихающей и нарастающей, метающейся то вправо, то влево, и никогда – вверх или вниз. Это промчался поезд, не важно, догадался ты об этом, или нет. И вот ты уже видишь темные пурпурные полоски рельс, проглядывающие сквозь заносы однотонной стальной пыли. Ничто и никто не тревожит стальной их сон. Даже локомотив, навеки застывший там, правее тебя, искореженный, изъеденный зубами времени и одурманенный слишком растянутым и долгим для того, чтобы его слышать, мотивом безвременья. Никогда, никто и никуда не ехал на этом локомотиве – по этим стальным параллелям. Точно также, как никто из нас, никогда не станет, не будет ехать по параллелям друг друга.
И даже если бы ты вернулся, я каждый день, по нескольку раз ходила бы в душ, мыла посуду, застилала постель. Словом, делала бы все лишь с одной единственной целью – быть здесь, с тобой, параллелями твоих собственных параллелей, но отсутствовать в мире твоих собственных вещей, твоих забот, твоего запаха.
Твоей жизни.
Потому что иначе я не смогла бы. Потому что оба мы, и ты, и я, заранее готовились бы однажды утром проснуться, вернуться уже не теми, уже совершенно другими, и тогда, нам с тобой, нужно было бы слишком мало времени для того, чтобы посмотреть друг другу в глаза, все понять, почувствовать, развернуться, разойтись по разным комнатам. И один из нас непременно должен был бы решиться на то, чтобы исчезнуть, раствориться.
И это была бы я – ведь я уже, заранее была бы готова к этому исчезновению. Никто из нас двоих не был бы согласен на иной вариант.
Я постаралась бы унести с собой, вслед за собой все, даже мельчайшие крупицы себя.
Ведь мы, мы все, прекрасно об этом зная, так изящно любим боль – свою собственную, или же чужую: его, ее их, твою. Боль лживую, липкую, неприятную. Мы все дико, неистово желаем, уйдя, или же оставшись после ушедшего, обнаружить ту самую, страшную, ту крупицу с именем – его, ее, их, тебя. Чтобы было больно. Больно не о нем, не о ней, не о тебе, ибо уйдя, ибо оставшись, никого из вас, здесь, больше не осталось, больше нет. Вы – не забытая вещь. Забытая, оставленная, брошенная, мучающаяся вещь – лишь тень, отзвук, блик замершего океана. И мучает каждого из нас в этом океане, в этой вещи – не то, что есть, а то, что было.
Но ведь то, что было, уже никогда не вернется. Этого “было” уже нет. И для того, чтобы это “было” вернуть, надо самому стать тем “существовал”, иначе никак и не возможно. Каждый от нас уходящий, совсем и со всем дарует нам путь и направление к Раю. Каждый уходящий, забывающий, оставляющий, бросающий у нас и нам в наказание вещь-себя, отнимает у нас саму мерцающую тень, сам отблеск блика Рая. И это все – мы, одни, одиноко живущие на маленьком островке Земля.
Ты идешь, удаляясь все дальше, и это хорошо. Будь ты здесь, сейчас, услышь это все, тебе стало бы дико смешно и уничтожающе грустно. А значит, ты наотрез, капризно, по-детски, даже жестоко и безжалостно отказался бы смотреть, задумчиво, тихо, настойчиво и настороженно, практически не моргая, сглатывая время от времени и почесывая подбородок, на то, как я курю. Твои глаза не выразили бы безграничный ужас, тогда, когда я, глупая, просто, бессмысленно и обыденно вдавила бы окурок в измазанную прекрасно ретро-черно-белым пеплом пепельницу. Ты наверняка не простил бы мне этого.
Но тебя здесь нет, и я, властная здесь, в этом доме, который ты оставил, теперь, являясь лишь элементом этих помещений, этих вещей, кистью, наносящей на все эти помещения и вещи определенный след, определенный тон, совершенно не распоряжаясь цветом, я, сама являясь вещью нашего с тобой прошлого, храню вещи, ставшие нашим прошлым, вношу в этот дом свои, настоящие для меня, но уже, тоже, прошлые для тебя вещи. И вещь от вещи, мы сообщаемся между собой, вращаемся по орбитам друг друга, сталкиваемся, взаимодействуем и взаимоненавидим друг друга.