Я курю, роняя пепел и окурки в пепельницу, которая однажды, по неизбежности, треснет и отправится в приют всего того, что, сочетавшись с нашим существованием, кромсается, используется, служит орудием удовлетворением наших желаний, наших страстей, в мусорное ведро, которое, заполняемое день изо дня, обязательно однажды потребует чистки в ванной, в которой напрямую встретится с губкой, которая принимает в себя чистящее средство, исходящее из флакона, в бездействии и непотребности так часто касающегося душевого шланга, пропускающего сквозь себя воду, влагой покрывающую мое тело и крохотными, не пойманными полотенцем каплями соскальзывающей, на кухне, на стол, своими ножками упертого во всеобщем вращении крохотного мирка Земли в половую доску, на одном, еще одном, очередном отрезке которой, прикрывая трещину в подвал, стоит кресло, мягким своим подлокотником ласкающее журнальный столик, на котором лежит книга, день изо дня перечитываемый мной Сарамаго, который, эта самая книга о смерти с маленькой буквы, и только так, и никак иначе, совершает то, что приводит к перебоям в ней же, эта самая, любимая мной и тобой книга, которая… И так – до бесконечности вращения нас в нас самих. Так, и только так, я, как и все эти вещи, являющиеся семьей по отношению к себе самим же, через себя, через меня, только так я однажды и навсегда просыпаюсь не одинокой, прибитой течением лунной и холодной реки жизни к одиночеству жизни, которой могла бы, страдая, наслаждаться с тобой, будь ты здесь, рядом и безгранично далеко, в этом доме, который ты все равно бы оставил, жить, касаясь, но не будучи прикосновенной ко всему этому множеству пепельниц, мусорных ведер, губок, тюбиков, душа, столов, полов, столиков, кресел, книг и многого, многого другого, так, я, одинокая в одиноком и среди одиноких и царства одиночества, благодаря тебе, ушедшему и дом этот все таки оставившему, росту и врастаю в каждый микроскопический микрон каждой из этих вещей, как все мы, ни чем не отличаясь, по сути своей, пепельницы, приспособленные атомам, протонам и нейтронам элементов других, другого, другой, в нас и с нами существующих, к тому, чтобы стряхивать в нас пепел своих выгоревших кожных покровов души, мусорным ведром, в котором, день изо дня, год из года, копится мусор, отживший и ненужный другим, другой, другому, сбрасываемый нам и в нас, чистящим средством, каждый одинокий вечер самих себя, мусорных ведер, неизбежно касающимся, душем, омывающим всех тех, других, другую, другого, словами, заботой, прикосновениями, ласками, молчанием, теплом, оправданиями, мягкостью, уютом, сопереживанием, сосуществованием, сопричастностью, сострахом, согрустью, соболью, сосомнениями, согорем, соверой, водой, текущей мимо жизней каждого из нас, по жизням и сквозь жизни каждого из нас, что-то унося, а что-то привнося своим течением в нас, водой, которой все мы являемся, столом и столиком, в которые каждый из нас, я, ты, он, она, они постоянно, замечая, или же даже мимоходом, не глядя, кладут что-то, что потом, никогда и постоянно, назад, не забирают, креслом, уютным и мягким, подставляющим себя усталости тел души каждого, каждого из нас, книгой, вписать в которую пару страниц, пару глав, пару строк, пару слов, так или иначе, но суждено и входит в тайную обязанность каждого из нас, кем бы кто из нас ни был, Жозе ли Сарамаго, Француазой ли Саган, Ремарком ли, Достоевским ли, Толстым, Данте, Сервантесом, Коэлье, Вишневским, Картасаром, Диккенсом, Хемингуэем, Прустом, Сартром, Кавериным, Ерофеевым, Зощенко, Булгаковым, Блоком, Есениным, Шекспиром, икс ли, игриком, вписать и бросить, не дописывая, не переправляя, не зачеркивая и даже не издавая; только так могла бы и могу я, ждущая тебя, быть, жить, существовать там и в том, что, от тебя, идущего, ушло уже даже не на половину.
Ты идешь и уже начинает мерцать контур твоего темнеющего вдали, все больше и больше принадлежащего не мне, а этой пепельной дымке, тела, твоей истончающейся фигуры, волос, пальцев, складок.
Ты идешь,и с каждым медленным шагом становишься все более, более, более, более и более, до бесконечности более плоским.
Полоска горизонта, стремящаяся вдаль направо и вдаль налево, входит, врастает в тебя, становится тобой, а ты ею, и вы,общие и принадлежащие друг другу по данности, по неизбежности обязательства глазу и мысли, тянетесь крестообразно, разрезая собой пепельное небо и пепельную поверхность земли, и еще раз отделяя небо от неба, а землю от земли.