Спрашивая себя, сколько мужчин были с ней, не задев ее сердца, я стала бы смотреть на нее. Сколько взволновали ее? Что нужно, чтобы потрясти ее? Какая доля равнодушия и эгоизма, каковы пропорции любви, требуемые для того, чтобы она отозвалась на чувства мужчины, который не платит? Я с осторожностью потрогала бы тонкую кожу, обрамляющую ее заснувший клитор. Рассмотрела бы каждую складку, каждую голубую венулу, спрашивая себя, какая же из них действительно соединяется с головой. Я мягко подула бы на волоски вокруг, чтобы увидеть, как все влагалище незаметно сжимается, словно устрица, сбрызнутая лимонным соком. Поцелуй посреди этого розового бардака кожи и волос. Именно так я провела бы отведенное мне время: разглядывая без прикрас со всех сторон, доверчиво следя за изменениями ритма ее дыхания. Я не спеша гладила бы каждую перламутровую растяжку, каждую особенность этого тела-алтаря, над которым столько мужчин ежедневно приходят изливать душу, принести этой богине жалости и равнодушия свои неудовлетворенные потребности, радости, капризы. Я не стала бы получать оргазм. Дабы выразить ей глубокое почтение, я прижала бы свой член к ее очень толстой заднице, слушая, как в другой комнате синхронно со стуком тел, как метроном, распевается другая девушка. Обязательно отправилась бы мастурбировать в ванную комнату, чтобы не мешать ни моей даме, ни той другой, что уже отправила восвояси клиента и теперь, напевая на ходу, занялась уборкой комнаты. Единственным моим алиби стал бы открытый кран. Меня все равно однозначно приняли бы за импотента. За того, кто не трахается. За того, кто приходит с религиозным фанатизмом лобызать гениталии с каштановыми, светлыми, рыжими волосами, гладко выбритые или взлохмаченные; за того, кто пополняет свой гербарий тысячью клиторов со сложными рисунками в форме кафедральных соборов. Запахами кисок и задниц. Они бы и не подозревали, что я облегчаюсь в туалете в жарком танце запястья.
Насколько мне известен их характер, они посмеялись бы надо мной. Но в результате запомнили бы мое имя. Они говорили бы обо мне, как о легком клиенте, пусть и странном, и, завидев меня из-за штор, самые непростые из них в итоге присоединялись бы к остальным для «презентации». С течением времени я выучила бы наизусть их привычки: какой парфюм они используют, какой стиль макияжа, какое белье им нравится. Я начала бы узнавать по их запаху изо рта, еле отчетливому и желанному, как у девушек, которых не целуют, из чего состоял их обед или ужин: самые хамоватые, те, что слопали кебаб, те, кто медленно попивали кофе, те, кто отправился здороваться со мной, забыв про крошки от пирожного в уголках губ. Я не стала бы много болтать: не была бы из тех клиентов, кто замещает половой акт нескончаемой риторикой, — и все же я многое узнала бы о них. Я прочитывала бы их настроение по складкам на влагалище, по чередующимся цветам. Их соски указали бы мне, на каком этапе их менструального цикла я посещаю их. Я почуяла бы медную каплю крови, скрытую за ароматом мыла, интимной смазки и плохим парфюмом предыдущих клиентов. По форме бровей я догадалась бы, болит ли у них живот, и приложила бы свои горячие руки к тем местам, в которых больно сжимается их матка. Я была бы молчалива и пикантно смиренна. Да так, что со временем обязательно нашлась бы такая, что бросила бы самой себе вызов укротить клиента, у которого неизвестно, есть ли вообще работающий член. Наверняка нашлась бы дерзкая девушка, которую стало бы раздражать мое молчание, или отважная дама с отменным эго. Она расстегнула бы мой ремень и заставила бы закрыть глаза: она отсосала бы мне из принципа, стоя на четвереньках надо мной, разумеется, раздвинув свою киску в нескольких сантиметрах от моей довольной морды. В конце концов, уж точно нашлась бы и та, которую медленно, но верно завоевал бы мой спокойный взгляд: это внушило бы ей доверие, и она бы дала волю эмоциям. И та, чьи порочные мысли я понапрасну пыталась бы отгадать, в то время как порхает ее клитор. Я не дала бы ей кончить в самую последнюю минуту, и она, втянувшись в игру, забыла бы, что я плачу ей, и продолжала бы стонать, протестуя. После оргазма эта дама стала бы ластиться ко мне, может быть, самую малость смущенная. Одну из них вдруг охватило бы желание твердого члена, но она не сказала бы об этом. Кем-то из них я овладела бы внезапно, не произнеся ни слова, втягиваясь внутрь нее, как в уста. Ради хорошего вкуса я не стала бы растягивать действо, чтобы она сохранила подозрительность. Кто-то из них в конце концов нашел бы меня сексуальным для клиента.
Сладкая застенчивость новеньких, послушность, равнодушие самых старших из них, знающих каждую складку своего тела и выставляющих его целиком, без малейшего намека на испуганную дрожь, без малейшего смущения, как вьючные животные, для которых платье имеет небольшое значение. Можно открыть для себя и неожиданные достоинства, а бывает, что сталкиваешься с недостатками, к коим был не готов. Тогда хочется вздохнуть про себя «Как жаль», — представляя, каким это тело могло быть раньше. Плохо переделанные груди с широкими шрамами — живое свидетельство тех лет, когда руки у пластических хирургов были тяжелые, — вы не выбрали бы эту девушку, если бы знали заранее. Только вот эти искренне и крайне дерзко обнаженные детали вдруг кажутся подарками. Бледная трещинка от давнишней эпизиотомии, которую я мягко поцеловала бы. Это создание, производящее на свет детей, продолжает находить время, доброту в самой себе, а в голове — нужду, чтобы сдавать это храброе и трудолюбивое влагалище тому, кто предложит больше. Я стала бы выслеживать плохо выбритые ноги под черными чулками, запах их пота из влажных подмышек. Я несказанно радовалась бы невероятным и грубым находкам: локонам, затвердевшим от засохшей спермы, в глубине приспущенных и снова надетых раз десять трусов — белые брызги взрыва энтузиазма, облупленному лаку для ногтей на ногах и немного покусанному — на руках. Сравнительная чистоплотность девушек, которые подмываются под струей воды между клиентами, а вечерами — уносят понемногу от каждого из своих мужчин.