— Не для того я вытаскивала тебя из дерьма, чтобы ты так бездарно всё проебал. Мог бы предупредить ещё в тюрьме, что тебе в хер всё это не впилось, — она берёт его за подбородок и поворачивает шею к тусклому свету керосинки.
Её пальцы холодные, как лёд, а движения нарочито грубы. Неловко, нервозно, Айла плещет жидкость на ожог, заставляя Эрика выть в закушенный кулак. Как же это до боли знакомо — она лечит его раны, а близость её тела будоражит нервы, будто нет между ними пропасти в годы боли. Её небрежные тычки, хамские манеры и неприкрытая ненависть в каждом прикосновении лишь сильнее провоцируют на повтор, и пусть в её глазах он снова станет последней сволочью — плевать. Шансов на искупление ему не давали.
— Зачем ты это делаешь? — она кивает на его изуродованную шею, отставляет лекарство, складывает руки на груди и ждёт ответа.
— Хочу от нее избавиться. Очень уж особая примета.
С такой татуировкой не затеряться в толпе. Местные хорошо осведомлены — командир военизированной фракции слишком желанная добыча, слишком для того, чтобы оставить его в покое и позволить бросить своё кровавое ремесло. Ради этих чёртовых меток он сдался в добровольное рабство Джанин. Ради них он выворачивался шкурой наружу со дня Церемонии выбора. Из-за них была изгнана женщина, которую он любил.
Живые, осязаемые воспоминания в обломке зеркала преследовали его день ото дня, тыча прямо в глаза немым укором. Утраченная власть, ошибки, которые не исправить, ложь в обе стороны — всё сосредоточилось в этих проклятых квадратах. Эрик не помнит, когда впервые взял в руки докрасна раскаленный прут, но легче от этого не стало.
— Слушай, я давно хочу спросить, — ладони зудят, а сердце упрямо лезет вверх по пищеводу. Страшно. Впервые за долгое время страшно услышать ответ. — Думала, что если спишь со мной, то сможешь проворачивать свои дела у меня под носом, и я ничего не увижу?! — Эрик бросает в неё фразу за фразой, выплескивает ей в лицо вопрос, который мучает его все эти годы, а внутри все сжимается узлом. — А я видел, только верить не хотел.
— Сейчас не время выяснять отношения,
— Айла стискивает зубы, вспыхивает, торопливо заворачивает крышки, но руки у неё дрожат, выдавая с потрохами её состояние на грани истерики.
Хантер знала — рано или поздно он задаст ей этот вопрос. Лгать бесполезно, а от правды обоим станет только хуже. Тварью быть легче, жить легче, когда оборваны все связующие нити, а он с упорством маньяка набрасывает ей на шею новую петлю.
— Сейчас самое время! — Эрик резко дергает её за плечо и разворачивает к себе. Хочется встряхнуть её, чтобы сошло с неё это тупое оцепенение, чтобы маски, к которым она так приросла, наконец, слетели и все сомнения разрешились. — Было хоть немного правды во всём этом дерьме?!
— Эрик, прекрати, это пытка! — Айла срывается на крик, а в уголках глаз блестит влага.
Довел. Снова довел, как последняя мразь, которая делает больно тем, кого любит из страха потери. Теперь только дожимать, пути назад нет.
— Отвечай.
— Было… Доволен? - Хантер рычит, скрывая за злобой смятение.
Она не помнит, когда дала слабину. Тогда собственное выживание и спасение своих братьев по несчастью отошли на второй план. Слишком они с ним похожи — болезненно-изломанная судьба, казалось, у них одна на двоих. «Сочувствие хуже страсти. Не заиграйся», — предупреждала покойная ныне Тори Ву, и была чертовски права. Они друг друга не спасли, а наоборот, лишь утянули глубже на дно.
— Повтори. В глаза мне смотри, — Эрик хватает Айлу за подбородок и тянет к себе.
Её тонкое тело в капкане его разомкнутых коленей, а на шее горят следы его мозолистых пальцев. Его лицо непозволительно близко, бесцветное зеркало его глаз режет душу пополам, а по спине ползет озноб, несмотря на то, что в камине полыхает огонь.
— Было, — Айла безоговорочно капитулирует.
Как же всё достало. Тошнит притворяться. Айле хочется сползти по стене и зарыдать, потому что нет больше сил с собой бороться. Он тянет её нервы, мотает их на кулак, заставляя испытывать все оттенки душевной боли с профессионализмом искусного палача, словно теперь его очередь мстить, упиваясь своим превосходством. — И что нам теперь с этим делать?
Её крик меняется на едва различимый, растерянный шепот. Айла понимает, что всё это время впивалась ногтями в его плечи, оставляя на коже глубокие алые борозды, но презрительно, нарочито одергивать руки, как того требует выбранная ею роль, ей уже не хочется.
Кто тянется за поцелуем первым, уже не понять — желание прицельно бьёт в голову обоим, разум входит в аварийный режим и вырубает все функции, кроме одной. Айла седлает его бедра и на считанные секунды теряет равновесие — Эрик несёт её ближе к огню.