Но эти подробности будут лишними в письме. Они ведь ничего не говорят о маме.
Юэль пытается собраться с мыслями, но никак не может нащупать опору. Мысли просто роятся в голове, поскальзываясь, словно на льду. Он снова наполняет бокал. Лёд растаял, и чуть теплый глёг стал таким сладким, что щиплет в горле.
Курсор продолжает мигать. Что еще рассказать о маме? Что ей на самом деле нравилось? Какие у нее были интересы? У нее не было близких друзей. Многие исчезли, уже когда заболел папа. После выхода на пенсию она не поддерживала связь с коллегами. Соседей не стало. В этих местах не живет никто из родственников. Чем она занималась целыми днями одна в доме? Просто бродила и думала о папе? Ждала, что позвонят Юэль или Бьёрн?
Должно быть, ей было ужасно одиноко. Хоть в чем-то они похожи.
Юэль громко вздыхает. Жалость к себе – верный признак того, что он порядочно набрался.
Пепел от сигареты падает на клавиатуру. Юэль сдувает его. Тушит сигарету. Вспоминает, что Элисабет что-то спрашивала про любимую еду. Даже этого он не знает.
Надо было чаще звонить маме. А когда все же звонил, быть терпеливее. Надо было больше спрашивать и слушать ответы.
Юэль закрывает файл и тащит его в корзину. Захлопывает крышку ноутбука.
Нина
Должно быть, Моника перебралась через бортик на кровати. Она стоит посреди комнаты. Надела пальто прямо на ночную рубашку. В ужасе смотрит на Нину, когда та заходит в квартиру.
За эти годы Нина бессчетное количество раз видела взгляд человека, страдающего деменцией. В их глазах была пустота. Но это всегда были чужие люди и никогда кто-то настолько близкий, как Моника. Это совершенно другое. И это почти невыносимо.
Нина смотрит на кровать. Напоминает себе о том, что надо сообщить о произошедшем Элисабет. Перелезая через бортик, можно в нем застрять или упасть на пол с еще большей высоты, чем с кровати без бортика. – Пожалуйста, помогите мне добраться до дома, – просит Моника. – Мне нужно попасть домой.
Нина подходит на шаг ближе. Чувствует отчетливый запах мокрого подгузника. Придется его сменить. Иметь дело с голым телом, обнаженными половыми органами.
Гордая Моника, которая никогда не показывала свою слабость, никогда не просила о помощи.
– Пойдемте, – говорит Нина. – Давайте сядем и немного поговорим.
– Я не хочу садиться, – отвечает Моника. – Почему меня никто не слушает? Я просто хочу домой, неужели это так сложно понять?
Нина приобнимает ее, но Моника пятится назад:
– Кто-то должен приехать и забрать меня. Я не могу найти ключи от машины.
– Сейчас вам лучше поспать, Моника.
– Не хочу я спать! Я хочу домой!
Ее нижняя губа начинает дрожать.
– Я не должна быть здесь, – всхлипывает она.
– Завтра вам будет лучше, вот увидите.
Что-то во взгляде Моники меняется – слабый проблеск, – и Нина почти не дышит.
Она меня узнала?
Но проблеск снова гаснет.
– Вы не понимаете, – жалуется Моника. – Никто не понимает. Все вокруг такое странное, и никто меня не слушает.
– Я слушаю, – успокаивает ее Нина. – Давайте сядем, и вы мне все расскажете.
Моника глубоко вздыхает, но на этот раз не возражает и идет к кровати. Кажется, она не замечает, как Нина снимает с нее пальто и вешает его на спинку стула.
– Мой муж… его звали Нильс, – говорит Моника, дрожащим пальцем показывая на свадебную фотографию.
Нина кивает и опускает защитный бортик.
– Он не найдет меня здесь, – продолжает Моника и тяжело садится на край кровати. – И теперь я очень боюсь, что он подумает, будто я знать его больше не желаю.
Моника качает головой.
– Мне надо домой.
Нина гладит ее по спине. Только бы сдержать слезы. Не выдать эмоции. Не волновать ее.
– Все будет хорошо, – говорит она. – Я позабочусь о вас.
Как и вы заботились обо мне.
Юэль
Он оставил попытки уснуть и теперь стоит перед открытым холодильником с черным пакетом для мусора в руках. Бросает туда банки с селедкой, которые он не решается открывать, заплесневевшие оливки, пластиковые контейнеры с содержимым, которое даже невозможно идентифицировать. На покрытых пятнами жира полках засохшие лужицы чего-то вязкого. Надо было заняться этим намного раньше. Юэль разбрызгивает чистящее средство, трет и скребет. Принимается за шкаф, выбрасывает бутылки сиропа с липкими потеками, разрыхлитель в банках без крышек, миндальное печенье из прошлого десятилетия. Залезает на стул, чтобы достать до самых верхних полок. Шарит рукой и нащупывает хорошо знакомый пластмассовый предмет с закругленными краями.