– Не знаешь, почему его прозвали Стероидом? – спросил Очкарик. – С тобой он чаще разговаривал. На меня так всё больше орал.
– Это было ещё в первую Энергетическую, – ответил Слепень. – Помнишь, что тогда творилось?
– Как не помнить. Ад кромешный.
– Когда американцы с норвежцами накрыли наши авианесущие ледоколы, и северный фронт оказался оголённым, вот тогда стало совсем туго. Специальным сапёрным группам был отдан приказ опустить в нефтяные скважины ядерные фугасы и взорвать их, чтоб никому не достались. Теперь там радиоактивные нефтяные озёра.
– И то верно, от такой нефти только башка как лампочка светиться будет, – сказал Очкарик и, сплюнув изо рта горечь крепкого табака, закурил новую сигарету. – Далеко не уедешь.
– И не только башка засветится, но и ещё кое-что, – подтвердил Слепень, показав пальцем на молнию своих меховых штанов. – Людей было мало, вот и кормили тех, кто был под рукой, стероидами от души, чтобы, значит, быстрее работали. Не ели, не спали. О том, чтобы домой съездить, я вообще уже не говорю. Наш Стероид был среди тех сапёров. А ты думаешь, с чего его так разнесло?
– Кстати, пока не забыл, слышал новость? – спросил Очкарик.
– Какую?
– Говорят, нет уже никакой Америки.
– Да ладно тебе, – устало сказал Слепень. – Старая сказка.
– Точно тебе говорю. Я сам, когда у Сержанта был, слышал, как по радио говорили. Нет больше Америки.
– Но мы-то есть, – ответил ему Слепень.
– Есть.
– Значит, и они есть. У них там творится всё то же самое, что и у нас.
– Ну, может быть, может быть. Да, здоров был человечище, – вздохнул Очкарик, вспомнив Стероида. – Хотя какой там здоров, так, видимость одна. А он откуда родом?
– Центральная полоса. Деревня какая-то или город. Грязи называется.
К ним в ячейку зашёл Махсуд.
– Вам что, здесь грязи мало? – спросил он, не вникнув в суть беседы. – Очкарик, лети к Сержанту, он с тобой говорить будет.
Очкарик тяжело поднялся с ящика и скрылся в темноте бетонной щели. Махсуд сел на его место.
– Тёплый, – сказал он. – Хоть какая-то от Очкарика польза. Ты когда снайпера снимешь?! – крикнул он в, след удалившемуся Очкарику.
Махсуд разговаривал со странным глухим шипящим акцентом, как будто все время давился буквой «ха».
– Слепень, а Слепень, – позвал он, таинственно улыбаясь.
– Чего тебе? – Слепень продолжал следить за безлюдной тундрой.
– Покажи жало, Слепень, – попросил Махсуд.
– Да ты уже сто раз его видел, – ответил Слепень рассеянно. В этот момент ему показалось, что небольшой бугорок рядом с гусеницей одного из танков слегка шевельнулся.
– Не жмись, Слепень, покажи, – не отступал Махсуд.
– На, смотри.
Слепень достал из украшенных сложным узором ножен кинжал старой работы и, не отрываясь от амбразуры, протянул его Махсуду рукояткой вперёд.
– Ах, хороша вещь, – жадно прошептал Махсуд. – И к чему тебе такое счастье. Тебе не всё равно, каким ножом человека резать. Ты и хлебным сделаешь всё красиво. Я тебя знаю.
– Я тебе говорил, что не меняю его.
– А это смотря на что менять, – горячо заговорил Махсуд, стараясь убедить Слепня. – Проси что хочешь. Ничего не жалко за такую вещь.
– Я тебе клинок – ты мне свою следующую поездку домой.
– А-а, хитрец. Что мне твоим клинком дома делать.
Махсуд стал загибать пальцы.
– Считай. У меня дома жён пять штук и все красавицы. Баранов восемьсот голов. Коз пуховых четыреста голов…
– И тоже все красавицы? – спросил Слепень. Этот подсчёт он слышал уже в тысячный раз.
– Э-э, зачем смеёшься, – обиделся Махсуд. – Дом – это святое. Если бы не дом, меня бы здесь давно не было. Там у меня отец, мать, сыновья.
– А дочки?
– И немножко дочек, – нехотя признался Махсуд. – Совсем мало.
– Мало, – пробормотал Слепень. Ему опять показалось, что небольшой бугорок рядом с гусеницей подбитого танка пошевелился.
– Слепень, назови хорошую цену за клинок.
– Да отстань ты.
– А-а, – махнул рукой Махсуд. – Не деловой ты человек. Дождусь, когда тебя подстрелят, и заберу бесплатно.
По бетону амбразуры визгнула пуля, потом прилетел приглушённый звук выстрела. Слепень присел на корточки.
– Что я говорил, – засмеялся Махсуд. – Это тебе, дураку, предупреждение…
Слепень нажал на кнопку микрофона, который торчал у него из наушника внутренней связи.