Открыв ворота, он повел ее прямо в сад, который был весь в цветах. Чего там только не было. Пахло чудесно. Посмотрите, он махнул рукой, вам нравится? Действительно прекрасно, говорит она, давайте мне мой букет и пойдем, неудобно, что меня там нет, директор может подумать, что я сбежала. Вот, пожалуйста, показал он рукой на весь сад. Это ваш букет. Не понимаю, засмеялась она, что вы имеете в виду, это? То, что я сказал. Все эти цветы принадлежат вам. А теперь, если сможете их унести, пожалуйста, я даже вам помогу. А если не смогу? Ну, тогда вы должны сюда переселиться, к нам, и наилучшим образом ухаживать за своим букетом. Вы ведь наверняка не позволите, чтобы это делал кто-то другой. Она еще пуще рассмеялась: Что вы сказали, что вы сказали? Потом они зашли в школу, только чтобы забрать ее сумочку и сообщить матери и сестре, а потом вдвоем отправились на свою первую долгую ночную прогулку, что не прошло мимо любопытного докторского глаза и не помешало безошибочному диагнозу. Эти двое продолжили свои ночные вылазки и вскоре обо всем договорились. Не прошло и трех месяцев, как преподавательница Попович стала Ольгой Волни, а спустя неполный год родилась маленькая Мила. Ночные прогулки станут их любимой семейной традицией.
Скажи мне честно, — однажды спросила она, когда уже в качестве его жены отчасти справилась с трепетом перед ним, хотя ей это так до конца и не удастся, — почему ты так спешил с нашей свадьбой? Я не спешил, смиренно ответил Геда, но раз уж мы встретились и нашли друг друга, я подумал, что самым естественным будет это как можно скорее и узаконить. Для чего нам какой-то полуофициальный стаж в таком маленьком городе, скажи сама. А что конкретно для тебя стало решающим, выспрашивала она его. Решающим — для чего, не понял Геда. Выбрать меня, мы ведь почти не знали друг друга. Имя, сказал он, а она прыснула. Значит, если бы я была Еленой, никакой свадьбы, смеялась она. Значит. Нет, серьезно, настаивала она. Самым серьезнейшим образом, улыбался Геда. Она ему не поверила. Может быть, та, другая Ольга, поверила бы.
Янко Волни, скрипач, композитор, директор музыкальной школы и профессор на пенсии, уважаемый гражданин, был похоронен с музыкой, венками, цветами и надгробными речами, в августе 1976-го, на Чератском кладбище. Весь город вышел на похороны. Это была торжественная церемония. Когда глубоко опечаленные домочадцы вернулись с кладбища домой, то собрались в большом зале, и, проводив родственников и друзей, просидели в молчании глубоко за полночь. Они переглядывались растерянно и печально, как маленький экипаж корабля, севшего на мель. Геда всматривался в портреты предков, как будто видел их в первый раз. Я чувствую себя, как ребенок, внезапно вымолвил он вполголоса. Спрашиваю себя, смогу ли я вообще жить без отца. Мать на это горько зарыдала.
Из новой Гединой компании на похороны приехал только Владо Летич. Был период отпусков, а англичане все еще находились в Венгрии. Все они потом искренне оплакали старого господина. Придя в дом, Милан постоянно оглядывался в ожидании, что в комнату войдет элегантный и благородный старец и вежливо пожмет всем руку. В голове не укладывается, что я больше никогда не смогу пожать ему руку, сказал он. Он делал это так благородно и сердечно.
Той осенью Томас зашел к Геде всего один раз, и то, когда Летич вез его в белградский аэропорт. Ему нужно было срочно по каким-то делам лететь в Лондон, вот он и заехал попрощаться. Мне очень жаль вашего отца, выразил он сочувствие Геде, таких людей в новых поколениях все меньше. Немного рассказал об их пребывании в Венгрии. Он был доволен, нашел достаточно текстов Казинци. Я набрал ворох материалов, теперь осталось все это перевести и обработать, может быть, уже весной смогу закончить книгу, вы ее получите одним из первых, пообещал он. Пожалел, что профессор не дожил, ведь там будет и два письма митрополита Стратрат…, — он опять не смог выговорить «Стратимировича», — причем из того периода, когда он уже помирился с Досифеем. Тесса остается, и я надеюсь, что через нее мы будем поддерживать связь, добавил он. Да, перебила она, я остаюсь. Владо говорит, что мой случай — хождение по мукам, но с плоскостопием. Твердит, что передо мной стоит вечный русский вопрос — что делать? В сущности, так оно и есть. Письма, которые я ищу, судя по всему, я найти не смогу, теперь мне уже ясно. Тогда мне нужно или отказаться от романа, или довольствоваться тем материалом, который у меня есть, что существенно меняет жанр. Если, следуя идее профессора, я решусь на параллельные путевые заметки, то окажусь в еще большем затруднении, потому что речь не о произведении Марко Поло, а о почти неизвестной книге некой мисс Пардоу. Чтобы дать читателю возможность сравнить обстоятельства разных эпох, следовало бы рядом с моим текстом приводить абзац за абзацем текст из ее книги. И чего я тогда добьюсь? Покажу, что вещи с течением времени меняются, а это всем прекрасно известно, и что моя предшественница из девятнадцатого века была романтична, что совершенно естественно. И вот опять передо мной русский вопрос — что делать? Я попытаюсь написать книгу на основании заметок, которые веду с тех пор, как сюда приехала. Что-то вроде романа об этом исследовании. Как вы думаете, обратилась она к Геде. Здесь бы это с удовольствием читали, согласился он, а там — уж не знаю. Надеюсь, что и мне удастся еще раз приехать, сказал Томас при расставании, стискивая Геде руку. Я не отказался от мысли разыскать патент на ту скрипку. Вы должны мне помочь. Геда пригласил его приезжать, когда захочет. Видите, здесь хватит места для всех.