Эх, жаловались они друг другу, ты только посмотри, что делается! Такой прекрасный человек, всю жизнь собирал, ноги по свету стоптал, и вот что теперь. Трясся над каждым стеклышком, как над слезинкой собственного ребенка, всю жизнь вложил, а теперь что — ничего, Дунай унесет. Должно быть, вопиет он сейчас из могилы, так что и змея бы заплакала от жалости, но кто ж его слышит. Такой человек, и такого дождался. Здесь они совершенно забывали, что он этого и не дождался, а происходило все уже после его смерти. Они просто не могли смириться с продажей, хотя точно не знали, кому именно следует это поставить в вину. Им было понятно, что женщины не могут держать в доме такое богатство, о котором ничего не знают, и нехорошо, чтобы оно лежало взаперти и в одиночестве. Вот только, все же…
Им было тяжело принять тот факт, что больше не придется указывать иностранцам дорогу на своем оккупационном немецком, что у церкви надо повернуть налево, links, links, а после Kirche вдоль холма, Berg, ja, ja, Berg[45].
Любой ребенок знал этот адрес, дети в особенности, потому что в большинстве своем они ходили туда на уроки фортепиано, а теперь все это разлетится, причем навсегда. Уплывет в чужие руки, бог знает, кому и куда, в какой-то город, бог знает, какой и где. Должно быть, близится конец света, задумывались они, не к добру это.
Наследницы же на самом деле сначала обратились к профессору Поповичу, своему дальнему родственнику, директору местного музея, вот так новость и распространилась. Они предложили ему на продажу всю коллекцию, о цене бы договорились, отдали бы все оборудование, витрины, полки, шкафы, каталог, лишь бы все это музей включил в экспозицию, обработал, и пусть наследие Гедеона Волни выставляется, размещенное, как подобает. Директор музея, специалист по естественным наукам, вышедший на пенсию преподаватель нескольких школьных предметов, от немецкого до математики, учился еще в Вене, который сам собрал и собственными руками скомпоновал и обработал почти каждый экспонат, чуть не умер от сильнейшего волнения при таком известии. Он лучше, чем кто-либо другой откуда-нибудь издалека, знал, как расцвел бы музей с таким наследством, но в то же время он лучше, чем кто бы то ни было понимал, что не может на это согласиться. Именно это он нехотя и сообщил своим родственницам. Мы, Мила, обратился он к госпоже Эмилии, — музей не того калибра. Мы слишком маленькие и слабые для чего-то в этом роде. Это слишком большая и слишком ценная коллекция для музейчика вроде нашего. А я не знаю, что бы отдал, сказал он невесело, ему в голову не приходило ничего, чтобы убедить их, насколько он сожалеет, что вынужден отказаться от такого предложения. Слезы затуманивали его взор, когда он рассказывал им, о каком старье он умолял теток по селам и как унижался, пока не выпросил и не притащил в музей несколько по сути средних, а в сравнении с этим чудом, ничего не стоящих безделиц. Но даже если все это повыбрасывать, все равно не будет достаточно места, чтобы хотя бы приблизительно разместить и выставить все, что предлагает Гедина коллекция. Кроме того, у них нет охраны и нет страховки, и для чего таким ценностям стоять здесь, чтобы рядом с ними вертелись вспотевшие ученики, когда можно показать миру, и этими сокровищами будут любоваться миллионы. Воспользуйтесь влиятельными знакомствами нашего дорогого Геды и продайте всю коллекцию целиком какому-нибудь музею, научному учреждению или частному лицу, которым Бог для этого дал денег и условия, а удачи, ей-богу, у них и так достаточно, ведь на тарелочке они получат нечто, во что бы им понадобилось вложить десятки лет труда и стараний. Нам же дайте два-три флакончика, по вашему выбору, чтобы сохранить память об имени Геды. Мы выставим их отдельно. Хотя, признался он им в конце, сердце мое разбивается на мелкие кусочки при мысли о том, какое чудо уйдет в чужие руки, но раз уж по-другому нельзя. Пусть хотя бы мир порадуется, раз нам не дано. Не доросли еще, разрази меня гром. Ольга говорит, что в эту минуту он на самом деле расплакался. И вот так первое предложение завершилось слезами.
Спустя некоторое время по городу потянулась вереница самых разных экспертов, покупателей, наблюдателей, адвокатов и любопытствующих. Первым, правда, примчался сухонький доктор Хлубник, с портфелем, зонтиком и в беретке, по которым его в городе узнавали из тысячи. Он приехал по приглашению дам, чтобы осмотреть коллекцию и установить, все ли в порядке. Он сходил с Ольгой на кладбище, гулял в предвечерние часы с госпожой Эмилией вдоль Дуная, поддерживая ее под руку, точно так же, как когда-то Геда. Он проверил все по каталогу и сделал вывод, что все экспонаты находятся строго на своих местах, несколько новых экземпляров он педантично внес в каталог на основании Гединых карточек. Все в порядке и по количеству, сообщил он Ольге грустным голосом, потому что с трудом выносил даже саму мысль о продаже коллекции.