Поплелся дальше к кабинету директора. Он вообще-то главред, но все его, отчего-то зовут директором. Странно… Нужно идти за разнарядкой. Чтобы узнать о чём ему писать. Сегодня о чём-то новом наверно. О старом обо всём, кажется уже написали…
Что там?.. Ну, как всегда — сидит за столом, что-то смотрит в бумагах. Надо только постучать — по косяку, потому что двери открыты. Иначе уж очень душно теперь в помещениях. И всё… Заходи…
— А, Женик?.. Заходи, заходи!.. Садись.
Он сел в старое пошарпанное мягкое кресло, у которого по неизвестным причинам прорези в коже такие ровные и немного треугольные, словно их сделали ножницами — а значит умышленно… А сквозь них высовывается понемножку белый пух синтепона. Это то самое кресло, которое во всей редакции самое мягкое, но почему-то в нём именно чувствуешь себя напряженней чем где-либо.
— Ну… Что у Вас?.. — спросил директор.
— Что?.. Что… у нас?..
Женя с минуту посидел, поерзав в кресле сконфуженно и так и не нашёлся что же ему сказать.
— Ну?.. Что Вы принесли, дорогой мой?
— Что?… Я…
— Ну, какую статью?.. Что?.. — недоумевал в свою очередь директор. — Что-то из новостей?..
— А… А, так Вы наверное просто забыли!.. — с облегчением выдохнул Женя и наконец заулыбался и даже чуть хлопнул себя ладонями по коленям от радости. — Вы же мне должны только сегодня новую тему дать. А так — у меня уже не отписанных нет. Я все закончил, Геннадий Юрьевич!..
И Женя продолжал торжествующе сидеть и улыбаться, глядя на директора с выражением радостного снисхождения. Он занимался в редакции тем, что строчил на каждую новость изысканные и несравненные тексты, в которых было всё — и тонкость подмеченных деталей, и колкость напичканных в каждую фразу словечек, и изобретательность в словосложении, и остроумие в разных наблюдениях… если это конечно был памфлет, фельетон или прочий юмористический текст на какую-либо злободневную новость или тему… Ну а если уж это был текст серьёзный и полу научный (ну, либо он касался дел правящей партии), то тут Жене не было равных в том, чтобы найти как можно больше четких, научных, умных, как кажется, и, вобщем, узкоспецифических терминов — насколько это только можно черствых и сухих — и набить ими даже короткую статью просто доверху.
Да, Жене не было равных в том, чтобы искусно описывать разные вещи и новости добытые не им. И он знал, в общем-то, что он в своём роде незаменим. И в этом заключалась его уверенность в том, что из редакции его не погонят никогда.
Но директор отчего-то нахмурился, будто бы и не разделяя совсем Жениной радости.
— А Вы… Вы правда ещё не слышали об изменениях в графе семь пункта десять закона о труде? Я надеюсь, что это так, дорогой мой… И что Вы не просто используете его недавнее принятие в думе чтобы выкроить себе ещё часок-другой на создание статьи… а и действительно просто не знали.
Главред Геннадий Юрьевич уставился на Женю с испытующим выражением… А Женя не знал что и думать и куда деться.
— А… А что за… Закон?..
— Вчера вечером… — директор с досадой бросил взгляд к себе на письменный стол, после долгого его пребывания на лице Жени, — …Дума приняла закон… В седьмом чтении… Дорогой мой… О том что… Вернее что это не закон, а поправка… ну, вы поняли. Теперь деятельность творческого характера официально не поддерживается государством… и не будет больше спонсироваться. Понимаете?.. Вот… Остается только общественно нужная, всякая… конкретная работа. И… Без всяких там излишков. Поэтому все сотрудники в редакции должны либо перейти на нужную работу и писать четко и по делу — а значит быть и корреспондентом и редактором в одном лице… И… И, ну Вы поняли. Теперь мы не платим людям, которые только играют словами. Нам это ни к чему…
— Как… Как так — ни к чему?.. — опешил Женя, — Как так…без излишков?.. Я, разве излишки создаю?.. Я… Я разве не нужное дело для общества делаю?.. Ведь это же… Это…
— Я всё, всё понимаю, мой дорогой!.. — и директор уже не в первый раз за разговор всплеснул руками, словно бы отряхивая их, брезгливо так, как будто бы только что разделывал рыбу, да вынимал у неё внутренности и теперь хочет скорее забыть об этом неприятном для взора зрелище. — Но… Но Вы поймите… У нас ведь строгая иерархия. Я не могу пойти против тех, кто выше!.. Вы понимаете… И установка сейчас у партии другая — всё нужное… Только всё нужное… Всё самое нужное людям!.. И это верно в каком-то смысле, дорогой мой… Ведь, зная нынешнюю ситуацию… И в экономическом плане… понимаете… и ситуацию на фронтах… всё… всё это… Ну, людям теперь не до того, чтобы развлекать свои мозги! Им нужно бы хотябы найти средства удовлетворить свои желудки и тела — дом… кров, пища… Финансы и всё такое. Ну, Вы понимаете… что я Вам говорю-то?!. — директор всё время очень нервничал и продолжал отряхиваться от невидимых потрохов, — А эти все… Изысканные способы развлечь своё восприятие… Какими-либо текстами… Смешными и, там… Навороченными… Ну, Вы поняли!.. Всё то что касается уже какого-то творчества — пиши для ума, это… Это уже кажется сегодня… на фоне всей ситуации… Необыкновенным излишеством!.. Ну, Вы понимаете!.. И это… Ни к чему. Нам нужно сейчас, всем, сосредоточиться на основной повестке… главной! Как, кстати, вчера по телепередаче товарищ Стинин тоже и сказал, почти так же… Это, говорит… Ну, как же это?.. Это сейчас основные… Да — основные!.. Направления всеобщего хода. Для живота, для кошелька, для страны. Вот… Ну, как-то так… Но Вы лучше, конечно, посмотрите уж сами — ведь я не совсем уж складно передаю… Да и кто я?.. Хэ-хэ-х!.. Я всего-то… Газетчик. А это!.. Товарищ Стинин — целый, поймите, дорогой мой, глава совета по культуре!.. Ну, ну что Вы!.. Конечно — как же я передам?.. Хэ-хэ!.. Вы лучше послушайте… сами. В вечерних новостях наверняка будут повторять.