27 мая. В нашем звене шесть девушек. Каменщики завершили кладку второго яруса. Мы в первом ярусе заканчиваем обработку низа стен и боковых откосов окон. Этаж разбит на две захватки по четыре квартиры, в каждой работает звено. Мастер снует, подсказывает, покрикивает. А у меня голова занята Кириллом. Предчувствовала его приезд. Выглядывала в окно. И тут влетает Булатова, что-то бормочет мне в ухо. Сердце мое замерло и вдруг застучало часто-часто.
«Он!» — завопила Гуля и указала рукой на дверь.
Торопливо подправила прическу, вышла на крыльцо. Впереди маячат две фигуры. Узнаю — Лешка и Кирилл. Дожидаюсь, пока сами приблизятся ко мне.
«Приветик». Кирилл надвигается с серьезным лицом, руки не протягивает. Пахотин за его спиной переступает с ноги на ногу, неторопливо ретируется, прячется за угол дома.
«Приветик». Не тороплюсь.
«Ну вот и все». Кирилл стыдливо оглядывается, не увидев дружка, галантно уступает мне дорожку, и я иду вперед на мягкую пушистую травянистую поляну, расписанную узорами желтых одуванчиков.
«Куда?» — меланхолично оглядываюсь.
«На старое место», — уверенно показывает рукой. И мы отклоняемся в сторону, туда, где лежит поваленное дерево, испещренное именами, знаками сложения и равенства, вырезанными перочинными ножами.
«Царьградская с кем-то дружит?» Кирилл седлает дерево.
«Да». — «С кем?» — «С тобой, разумеется». — «Опять ехидничаешь?» — «Опять злишься». И оба одновременно хохочем. «А ты с кем-нибудь дружишь?» — «Без этого не обошлось». — «Как понимать?» — «Как умеешь».
Невесело отламывает ветку полыни, мнет в руках, распространяя ее резкий запах, потом наклоняется и рисует на песке сердце и стрелу.
«Девчат много…»
«Никто тебя ко мне не привораживает. — Встаю и хочу уйти. — Сам будешь плакать!»
Он уязвил меня. Но тотчас хватает за руку и удерживает, усаживает на дерево.
«Какая стала строптивая, — в голосе неуверенность. — Может, посвятишь в свои…»
«Вместе с Половниковым ходила в редакцию газеты».
«Ага… ну и…»
«Твой секундант уехал в деревню, а потом будет работать в Тобольске».
Меня ждала работа в доме. Мы вернулись. Кирилл проводил меня до крыльца.
28 мая. Написала стихотворение Кириллу:
Ждала Кирилла в комнате, надеялась, что придет и я прочитаю ему стихотворение. Вышла во двор, а он сидит на скамейке рядом с Аней Царьградской, и оба задорно смеются. Мое появление заставило его вскочить.
«Мне некогда, спешу!» Посадила его, быстро прошагала мимо. Побродила вокруг домов, украдкой вернулась в общежитие. Тоскливо на душе, выть хочется.
29 мая. За корпусом училища три березки, там жердиночка. Булатова зашла в комнату, когда я перед зеркалом занималась своей прической, и сказала, что Кирилл ждет меня «в условленном месте». Я догадалась — у жердиночки. Быстро спускаюсь вниз, огибаю угол корпуса и приближаюсь к «трем березкам». Кирилла нет. Побродила взад-вперед, села на жердинку. Осмотрела окрестности. Туман подымается над пустырем. Где-то кричит коростель. Вот сейчас, думаю, Кирилл выскочит из куста, бросится ко мне. Нет. Не выскакивает. Вернулась в комнату. «Пусть зовет второй раз!»
Минуту спустя вбегает Надя Ишимбаева: «Ах, вот ты где! Тебя Кирилл ищет!» Вместе с нею пошли вниз. Иду по тропинке неторопливо, отпинываю ногой камушки. Кирилл на жердинке. Села рядом.
«Хочешь знать, о чем мы вчера с Аней балакали?» — начинает он.
И рассказывает, как Царьградская жаловалась ему на свою судьбу. Отец ее вышел из заключения, женился, живет в Ялуторовске. Мне это уже известно от Царьградской. Знаю даже о тайной дружбе ее со взрослым парнем, который бросил ее и женился на другой. Но не перебиваю Кирилла. Он продолжает: «Аня говорит: ты изменила мне, дружила с Сашей Половниковым. Но я ей ответил: «Пока мне Ксеня сама не признается, я никому не поверю». Она спросила: «Ты Ксене скажешь, о чем я тебе поведала?» Я ей ответил: «Конечно».
«Я люблю честность, — сказала я. — Аня теперь моя подруга, и я о ней не могу плохо думать… С Половниковым мы ходили в редакцию газеты «Тюменский комсомолец», слушали поэтов. Он уже уехал… А ты зачем предлагал дружбу в письмах Ане, Гуле, Любе?»