Я опустила голову и почувствовала, как на меня накатывает волна горечи.
– А как тебе моя книга? – спросила я, не в состоянии унять дрожь в голосе. – Тебе понравилось? Если я ее уничтожу, ты останешься моим единственным читателем, Кинтин.
Он был непреклонным со мной.
– Кое-что в твоей книге написано хорошо, Исабель, – сказал он. – Но это не произведение искусства. Это декларация сторонника независимости, феминистский манифест и, что хуже всего, профанация истории. Даже если ты откажешься заключить со мной договор, я на твоем месте не стал бы ее публиковать.
– Моя книга не о политике, – ответила я. – Она о моей эмансипации от тебя. Я имею право писать то, что думаю, а ты никогда не сможешь этого принять. – И я добавила: – Сожалею, Кинтин, но заключить с тобой договор не могу. Я понятия не имею, где находится рукопись. После забастовки я отдала ее Петре на хранение, а нынешней ночью она умерла. Она не говорила мне, куда положила рукопись, а я ее об этом не спрашивала. Она могла спрятать ее в любом уголке дома, а может, она взяла ее с собой в иной мир. Тебе придется отправиться туда, чтобы спросить об этом Петру, Кинтин.
Кинтин мне не поверил. Он искал рукопись всюду: вывернул все шкафы – платяные в комнатах и книжные в кабинете, перевернул вверх дном весь нижний этаж, но ничего не нашел.
Я, со своей стороны, тайком от Кинтина тоже искала, и тоже безуспешно. Вначале меня это угнетало; быть такого не может – что-то, что было частью меня, вдруг бесследно исчезло. Но постепенно смирилась с судьбой. Может, это было самое мудрое решение, что роман оказался потерян. Я принесла тайную жертву Элеггуа – да сохранит он обоих моих сыновей.
42. Прозрение Вилли
Когда наш друг Маурисио Болеслаус узнал, что у Вилли повреждена сетчатка и он не сможет больше рисовать, он тут же пришел нас навестить. У себя в галерее Сан-Хуана он открыл выставку, где экспонировались некоторые работы Вилли, и они получили очень хорошие отзывы; несколько картин даже удалось продать.
– Это трагедия для всего мира искусства, – сказал он Вилли, обнимая его.
Уже несколько месяцев я ничего не знала о Маурисио и очень обрадовалась, увидев его у себя в доме; он носил все те же странные перчатки из серой замши, бородка была так же надушена, и шелковый платочек выглядывал из кармана.
Мы проговорили весь вечер. Я подробно рассказала ему про забастовку и про то, как избили Вилли. То, что Мануэль вступил в Партию независимых, удивило нас всех, сказала я. А с тех пор, как он появился на авениде Понсе-де-Леон во главе забастовщиков, соседи перестали с нами здороваться. Это партия троглодитов, которые живут только для себя. Я сыта ими по горло и горько раскаиваюсь в том, что принимала их в своем доме.
Маурисио дружески похлопал меня по плечу.
– Тебе надо поехать в путешествие – съездить в Париж, Лондон, Рим. В мире столько красоты! Уверяю тебя, жизнь стоит того, чтобы ее прожить. Я бы с удовольствием поехал с тобой, – сказал он, подмигнув мне. Я засмеялась и поблагодарила его, но, к сожалению, в тот момент никуда уехать не могла.
Вилли сказал Маурисио, что ему уже лучше. Он рассказал ему о смерти Петры – я об этом не упоминала – и о необычном бдении, когда она умирала. Он закопал фигурку Элеггуа в комнате Петры, признался Вилли, не потому, что не верит в священные обряды, а потому что ему казалось, так будет лучше – ведь Петра почти всю свою жизнь провела в этой комнате. А вот коробку с подарками для Элеггуа он спрятал у себя под кроватью – на память.
Маурисио всегда притягивала к себе Петра; каждый раз, когда он к нам приходил, он спрашивал о ней. Пристрастие Маурисио к Пикассо, Модильяни, Вифредо Ламу и другим художникам-модернистам привело к тому, что он стал интересоваться магическими ритуалами африканского происхождения. Однажды он попросил Петру, чтобы она показала ему фигурку Элеггуа, Петра разгневалась. Маурисио пришлось подарить ей целую коробку шоколада, чтобы она перестала на него сердиться.
– Сейчас, когда Петры больше нет, мне бы хотелось посмотреть на фигурку идола. Может быть, мы вместе его откопаем, – в шутку предложил Маурисио, обращаясь к Вилли.
Но Вилли наотрез отказался.
– Петра молилась Элеггуа много лет, – сказал он. – Это будет неуважением к ней.
Вилли все еще был очень слаб и решил не возвращаться этой осенью в Институт Пратта. Он поступил в Университет Пуэрто-Рико, где уже начались занятия. И попросил Кинтина, чтобы тот взял его на временную работу в «Импортные деликатесы». Вилли хорошо давалась информатика; я подарила ему компьютер, когда ему исполнилось шестнадцать лет, так что он мог отправлять информацию, писать объявления и даже участвовать в рекламной кампании. Кинтин согласился. Чтобы сыну было легче добираться по вечерам из университета на работу, он подарил Вилли подержанную 75-ю модель «тойоты», которую купил у одного из своих поставщиков.
Вилли никогда не упоминал о тайне, которую Петра унесла с собой в могилу, и я сочла за лучшее не заговаривать на эту тему. Я не была уверена, не открыла ли ему Петра тайну перед смертью. Если Вилли ничего не знал, то по крайней мере у него не будет причин обижаться на отца из-за того, что тот лишил его наследства. Я подумала, что это очень разумное решение – начать работать в «Импортных деликатесах». Это поможет залечить раны, а со временем, быть может, Кинтин смягчится и изменит свое завещание.
Мы часто говорили о Петре.
– Я много думал о том, что сказала Петра перед смертью: «Жизнь начинается и кончается в воде», – однажды доверительно сказал мне Вилли, когда мы вдвоем ужинали на террасе. Кинтин был в отъезде, и мы накрыли столик на двоих на открытом воздухе, где веяло легкой прохладой от лагуны, всегда спокойной и чистой по вечерам. – Когда я понял, что больше не могу рисовать, я плакал тайком от тебя столько, что ты не можешь себе представить, – я не хотел, чтобы ты страдала из-за меня. Я никогда не думал, что в человеке может быть столько воды. Слезы, слюна, семя: мы состоим почти из одной воды. Петра знала, что вода есть любовь, – продолжал Вилли. – Каждый раз, когда мы окунаемся в море, мы протягиваем руку ближнему своему и делим с ним его радости и печали. Когда живешь у воды, вокруг нет физических преград, – горные цепи, холмы, пустыни или бесконечные равнины делают невозможным общение с остальными людьми. А общение возможно, мама. Вода дает нам эту возможность – попытаться лучше понять тех, кто рядом с нами.
Вилли умолк и задумчиво посмотрел на меня. Я спросила себя, что кроется за этими философскими рассуждениями, как вдруг он добавил:
– В конце концов, именно по каналам, заросшим кустарником, семья Авилес приплыла из лагуны Приливов сюда, в Аламарес. И я был зачат среди зарослей. Разве не так, мама?
Вопрос Вилли повис в воздухе – он не нуждался в ответе. Теперь я поняла, к чему были его рассуждения о воде. Так, словно ненароком, он дал мне понять, что Петра, прежде чем умереть, открыла ему тайну его рождения.
43. Перла
Приближался день референдума, и в ожидании этого события обстановка на Острове все более накалялась. Три партии – сторонники интеграции в состав США, сторонники свободного государства и независимые – усилили свою пропагандистскую активность. Телевидение и газеты были целиком заполнены политическими дебатами, политики всех мастей излагали перед избирателями свои позиции. Сторонники американизации и независимые сходились в одном: Пуэрто-Рико – это колония Соединенных Штатов; и, только став американским штатом, по мнению одних, или только обретя независимость, по мнению других, пуэрториканцы минуют поворотный момент в своей судьбе. Сторонники же свободного государства упорствовали в том, чтобы заключить двусторонний пакт между Пуэрто-Рико и Соединенными Штатами, и тогда Организация Объединенных Наций непременно признает нас в официальном порядке.
Уже состоялись повторные социологические исследования, в результате которых оказалось, что приверженцы американской государственности имеют незначительное преимущество – всего у них было сорок восемь процентов голосов, – тогда как у сторонников свободного государства сорок семь процентов, а у независимых все те же твердые пять процентов. Кинтина эти результаты встревожили.
– Если мы выиграем с таким незначительным перевесом, наверняка это вызовет волну насилия, – сказал он. – Референдум, по сути дела, – это борьба между вхождением в состав США и независимостью; свободное государство – это мыльный пузырь. Если победит независимость, мы окончательно станем «банановой республикой» и перестреляем друг друга, как на голубиной охоте. Именно это происходит сейчас на соседних с нами островах.
Это было верно, ситуация вокруг ухудшалась с каждым днем; кто бы ни выиграл, все равно прольются реки крови.
От Мануэля по-прежнему не было вестей; полиция не знала, где его искать. Каждый раз, когда я смотрела на его фотографию в кабинете, слезы наворачивались у меня на глаза. Я ничего не могла сделать, только ждать и молиться.