Летом поехали раз на кладбище. Вот вскоре после этого-то. К Ондрию на могилу. Перво-т там дедушко Степан был схоронен. Потом Ондрий-от. В сорок дён ли в полгода поехали к Ондрию-то. Сели, посидели у их там.
А могильщиком-то на кладбище был наш деревенский мужик, Егорушко. Папка говорит: «Надо позвать Егор Зотиевича-то». Кто-то из мужиков пошел за им: «Егор Зотиевич, айда посиди с нам».
Нас там много сидело. Мама-то с папкой. Матрена. Филипп с Настасьей. Василей с Марией. Степан с Лизаветой. Мы с Захаром. Все там были. Ну, у нас уж двое на кладбище-то тут. Сидели у их, выпивали.
Хресна Настасья и говорит: «Егор Зотиевич, погадай-ка мне на руке. Филипп-от у меня скоро нет умрет». Всё говорили, што этот Егорушко ворожить умеет. Ну, она и смеется: «Погадай, я хоть за тебя взамуж выйду».
Он взял у ей руку-то. Чё-то посмотрел, посмотрел. «А не шути, Анастасия Терентьевна. Через три года умрет Филипп Григорьевич».
Што ты думаешь? На третей год Филипп и заболел. Он тогда в пекарне, в Большой деревне, робил. Он ведь всю жизнь пекарем. Видно, в армии служил, дак научился. Пришел из армии-то, все время робил в пекарнях. А в пекарне, известно, дровяно отопленье. Он, видно, спотел в жаре-то да выскочил за дровам. И все. Сразу туберкулез у его и получился. Он только три месяца и проболел. Хресна Настасья и осталась с робятам-то, с Венушком да с Геннадьем.
Потом ходили на могилы, дак все поминали: «Вот как Егорушко-то наворожил».
А счас на кладбище уж много нашего-то народу. В палисадике места не хватат. Вот Ондрия-то схоронили. Потом вот папку. Мама все спорили с Матреной. Мама говорит: «Я легу в середину». Матрена говорит: «Нет, я». Оказалось, Матрена легла в середину-то. Тут уж счас дедушко Степан, папка, Ондрий с Матреной, Славик. Береза растет в палисадике-то. Малина посажена. Карточек-то хоть нету, а у всех подписано на крестах-то.
Ну а мама-то вот на другом кладбище схоронена, в Мезенке. Там вот счас мама, Филипп с хресной Настасьей, Сергей — старший-то сын теты Василисы. Оне там тоже артелью.
Мы с отцом женились, дак он пожарником был. Потом вот грузчиком-то. Всё ездили на машинах. Уедут — ночь, две нету. Лидия родилась, он все ездил. Тут опять чё-то ушел в пожарники. Его из пожарной на войну-то и взяли.
А весной брали… Пришел, смеется: «Ха, остаешься солдаткой. Меня в солдаты берут». Посмеялись, што солдаткой. Восьмого мая — дак в лагеря, в лагеря… А провожать, значит, их ночью. Днем-то тут посидели. Папка с Васильем да со Степаном пришли. Ячменевы. Посидели, похохотали. Мужики говорят: «Нук, ты хоть нам пиши письма-то». — «Нук как, буду писать».
Вечером-то, значит, им в клуб. Вот тут у базара-то был, у озера-то. Мне чё-то неспокойно. «Я пойду тебя провожать». — «Нак чё ты меня пойдешь провожать, зачем?» — «Ну чё, пойду. Идут женщины-то, и я пойду».
Пошли туда к клубу-то. Ага… Там всем сразу все понятно стало — и женщинам и мужчинам. Мужчины наши шли героями, а тут сразу повешали головы-то. Брали, кто был на действительной да кто с финской пришел. Каки там лагеря.
Завели их, значит, в кинозало и там три часа держали, в кинозале. Женщины все тут. А чё… Май месяц. Уж начало светать. Светать начало, их выпустили и сразу строем на вокзал. Мы за ими. Все ревем, женщины-то. Пришли на вокзал-от, там уж поданы товарны вагоны. В товарны вагоны их погрузили — мужиков-то тогда шибко много было насобирано. И все. Повезли.
Ну, он говорит, што сперва-то их везли в лагеря. Где уж они, я не знаю. Где-то недалёко. Вот всех туда собирали. Две ночи, ли сколь ли, оне там ночевали. Ночью, говорит, тревога. На манёвры. Вот погрузили в вагоны, повезли на манёвры. Куда повезли, никто не знат. День едут, два едут. Неделю. Смотрим, говорит, настоящие манёвры.
Видно, только девятнадцатого июня, где-то не доезжая Витебска, их остановили. Передышку сделали немножко. А тут, говорит, кака-то бабка волоса на себе дерет, ревет: «Робята, вас везут на смерть». Как эта старуха знала? Мы, говорит, тожно вовсе задумались. И так-то видим, што чё-то везут без остановок. А тут вовсе.
Немножко передохнули девятнадцатого-то. Дальше поехали. Двадцать-то первого утром привезли в Витебск. Мы, говорит, тут нечо день-от. Пока в банях вымылись, да все. Обмундировали всех. Дали чисто белье. Нук, оне уж больше месяцу были в дороге-то. Ну и все.
А ночью-то уже налет. Проснулись, говорит, нечо не поймем. Черно. Неба не видать, сколько самолетов. Мы, говорит, стоим с винтовочками-то, а чё сделам?