Темнеет. Мы долго сидим и нежимся в тишине.
— Ну, в четыре, — говорит Леша. — Пошли спать.
В четыре утра, позевывая, мы встречаемся у тихого, еще не проснувшегося озера, ставим в лодки банки с червями и канистры с бензином, гремим якорями, скрипим веслами и, разрезая тишину, выходим на городской плес.
На широком, со свежим ветерком городском плесе около десятка тоней, на которых всегда толпятся лодки. Это — ямы, глубинные места жизни, кормежки и спасения рыбы. Мы идем к большой яме между Уницами и Городомлей. Задолго не доходя до нее, глушим моторы и, ориентируясь по далеким берегам, находим нужное место. Надо встать так, чтобы с одного берега была высокая сосна на Городомле, с другого — две березы под Уницами. Тихо опустить якорь, достать удочки.
Я вынимаю дорогие магазинные снасти со всевозможными ручками и сторожками, раскладываю все на скамейке, роюсь в банке с крючками. Леша достает несколько коротких кривых палочек с намотанной на сучки леской. Мы насаживаем червей, забрасываем удочки и искоса посматриваем друг на друга.
— Не понимаю, — ворчит Леша. — Выбрось ты эту дрянь. На, возьми мою удочку…
На пробу мы меняемся. Я беру и высовываю за борт его первобытную палку с сучками, он презрительно швыряет в лодку мою удочку. Довольно быстро я убеждаюсь, что примитивная Лешина снасть как-то ловчее.
Леша ловит леща без поплавка и замечает поклевку по тому, как ослабнет леска. Вот… Леска чуть легла на воду. Это самый момент. Тут надо дернуть, выбрать до десяти метров жилки и вовремя успеть в воду с подсачником. Что Леша и делает с блеском, приобретенным за полвека практики. В садке за бортом у него начинает плескать первый, ошалевший от страха лещ.
В азарте Леша сбрасывает пиджак, кепку, остается в одной рубахе с закатанными рукавами, бегает по лодке, наживляет и забрасывает удочку и, усевшись, снова смотрит на воду. На лице у него, не сходя, играет долгая блаженная улыбка.
Леша почти не ест рыбу, разве что угря. Ксана Михайловна — та вообще не признает рыбных блюд. Рыбацкий азарт за столько лет, от тысяч прошедших через его руки лещей, судаков, угрей тоже мог бы попритупиться. Что же заставляет его не спать ночи, в бурную погоду, бывает, рисковать жизнью, радоваться каждой пойманной рыбешке?
— Ветерок, — кутаясь в дождевик и глядя на посиневшего, озябшего, дрожащего над удочками Лешу, говорю я.
— Неважно, — бормочет он.
— Смотри. Продует…
Леша поворачивается, улыбается и недоуменно смотрит на меня:
— Как это? Не понимаю…
Он кладет на борт две большие, жесткие, как доски, ладони, не делает даже малейшей попытки спрятаться от ветра и простодушно объясняет:
— Послушаешь людей — у всех хвори, болезни. А мне кажется — все это ерунда. Нет никаких болезней. Кто-то выдумал, а другие повторяют. Одни разговоры. Как ты думаешь?
Мы рыбачим под Уницами, ищем счастья еще в двух-трех местах на плесе и часам к девяти с более или менее удачным уловом возвращаемся в родной залив — к белому дому на берегу, к лавам, к разноцветным лодкам. Здесь, в заливе, стоят тишь и жара. Пока мы привязываем свои корабли, солнце прожигает нас насквозь. Мы бредем по воде, выходим на берег и устало расходимся по домам.
Так, с мая по ноябрь, Лешина лодка безотказно тарахтит по озеру — за лещами под Уницы, за малиной в Дубок, за грибами на Княжу. Ветер не ветер, волна не волна. Все сидят дома, одному ему никак неймется.
— Смотри, Леша. Утонешь, — стоя на берегу, говорят рыбаки.
— Неважно, — отвязывая лодку, беззаботно смеется он. — Ничего. Неважно…
Уже глубокой осенью, когда на озере начинает устанавливаться лед, Леша последним с сожалением закрывает навигацию. Мы приносим небольшие аккуратные бревна — покаты, выкатываем лодки на берег, перетаскиваем к Леше моторы, весла, якоря, багры. Кончается счастливая пора. Теперь — до нового лета.
Зимой мы почти не видимся, но в марте я вспоминаю про наши корабли и иду к Леше — проведать лодку, поговорить по душам, заразиться его простым и веселым отношением к жизни. На знакомой улочке у крайнего дома меня останавливает какая-то женщина:
— Вы не слышали? Леша умер. На прошлой неделе…
На нашем берегу без Леши нынче пусто и скучно. По-прежнему тарахтят лодки, пахнет рыбой, собираются знакомые с соседних улиц. Только Лешина лодка, выкрашенная Ксаной Михайловной, молча стоит в заливе без движения. Лодка продается, но ее никто не покупает. Всем кажется, что хозяин ненадолго уехал и скоро вернется.