Уехали. Видно, его в Баженову на склад-от взяли. Как пушника. Оне в Баженовой-то дом купили. Дом был свой.
Потом его чё-то в город переводили. В городе работал. Его шибко ценили. Ну чё. В пушнине-то ведь не всякой разбиратся.
В городе ему не поглянулось, што ли. Оне опять в Баженову переехали. Всё тут и жили. У их с тетой Шурой четверо было. Вот старша-то дочь, Нина. Потом вот Валентин. Потом Виктор. Потом Геннадей. Валентин-от Петрович счас большим начальником по пушнине.
Последнего папкиного брата, Федора-то Степановича, дома Тюней звали. Дядя Тюня. Он молодой еще был. Ну, оне с тетой-то Евгеньей уж были женаты. У их уж мальчик был, тоже Женька. Она вторым забеременела. Оне с дедушком Степаном да баушкой Кирьей тогда жили. И вот тут эте праздники-то несчастны.
Артемьев день был. У нас в деревне два праздника-то праздновали. Вот второго августа — ильин день. И четвертого ноября — артемьев день. В году два праздника бывало в любой деревне.
Ну, съехались гости. Из Патёвой, из Черноголяхиной. Вся родня-то. И только разгулялись. Время часа четыре, наверно, было. А чё, осенью, в ноябре-то, уж темнятся в четыре часа. И вдруг Михеята загоняли. Вот пригонят на паре к окошкам: «Выходите, Киселята. Счас растянем». Драться им надо.
Мама скажет: «Ну чё, погоняют да уедут. Сидите, мужики. Пойте песни-то». Ну, оне покричат у окошок, покричат — уедут. Раза три так приезжали. Ну и все. И уехали. Дедушко-то с баушкой-то еще посидели да дядя-то Тюня с тетой-то Евгеньей. Баушка говорит: «Нук чё, пойдемте домой». А жили тут рядом наискосых.
Я заревела: «Боюсь дома пьяных, пойду с дедушком, с баушкой к имя ночевать». Мама говорит: «Пойди айда, у их полати больши, ночуешь на полатях». Ну, пришли к им. Дядя-то Тюня сразу лег, уснул.
Лег, уснул. Часов-то в шесть ниоткуда вдруг взялись эте… Теты-то Евгеньи брат пришел да его товарищ, Тёмко Марешонок. Молодиньки робята, лет по семнадцати. Баушка им говорит: «Тюня-то спит». — «Нук чё, спит, дак встанет».
Пошумели тут, он, верно, встал. Встал, а время-то не поймет — вечер ли, утро. Он думат — утро. Встал, давай умываться. Баушка с дедушком хохочут: «Нук чё, ты куда умывашься? Время-то ночь. Семь часов доходит». — «Нук чё, семь часов, дак скоро светать начнет». — «Како светать? Вечер…» — «Да вы обманываете, какой вечер. Утро ведь уж». — «Нет, вечер».
Ну, он посидел тут с робятами-то. Собрался. «Пойду хоть до Коли Марешонка дойду». А Коля Марешонок жил по эту сторону Михеят-то. До Михеят-то не доходя. Оне зашли к Коле-то Марешонку, его нет дома: «Он у Еремы». У брата, значит, у другого. А Ерема жил по ту сторону Михеят-то, как раз рядом.
Оне и пошли. Пошли туда, значит. А Михеята-то, видно, сидели караулили. У их уж руки чесались целой день. Им чё-то надо было делать. Никто не подрался с имя. Никто не связыватся. Ну, только дядя-то Тюня поравнялся с воротам-то, оне выскочили и давай дядю-то Тюню тут… Те-то робятешки молодиньки, его бросили да за палисадик спрятались. Сидят за палисадиком-то. Слышат, што там только пишкотня стоит. Михеята его кто болтом, кто молотком. Кто чем. Пять человек било его.
А сосед, дядя Ондрий, вот жил напротив Михеят-то, вышел в ограду да слышит — кого-то бьют. Сдурели. Только пишкотня стоит. Он вышел за ограду-то: «Робята, ведь вы кого-то убили». Михеята бросили дядю-то Тюню и бежать. Закрылись. Он подошел — Федор.
Робята-то тем временем прибежали к нам домой. Прибежали, кричат: «Дедушко, надо лошадь запрягать за Федором ехать! Федора там убили». Ой, батюшки! Побежали к нашим. Наши-то… Папка побежал, загорячился. Заругались все. Запрег папка лошадь, Гнедка, поехали.
Поехали. Привезли его. Дак чё. Тут ведь не врачей, никого. Оне его давай под руки в избу заводить-то. Давай заводить-то да больной-то головой, расхлеснутой-то, и задели еще о двери-то. Он как закричит, зматерится. А я через полати-то, через брус-от, смотрела. У его вся голова-то в крове. Оне его завести-то завели. И всё. Он скричал и опять потерял сознанье-то.
Давай, коней запрегли парой, бросили постелю в дровни, завертели его, и папка повез. Не знаю, то ли с Ондрием оне ездили, то ли с дядей Кузей. С кем-то двоем поехали. Повезли его в Каменской Завод. А в Каменской Завод везти двадцать километров. На лошаде. Ну, оне везли его, везли. До Горбиной-то доехали, шесть километров осталось до Каменского-то Заводу. До Горбиной-то доехали, хватили его — он уж живой не бывал.