– Федор Семенович! Я тут подумала… – тихо сказала Галина, обратив лицо к дому на горе, освещенному закатным солнцем. – Преподавателя биологии у вас все еще нет… Если вы не возражаете…
– Ну вот… давно бы так! – просветлел учитель. – А я, признаться, хожу я думаю: потянет Галину Никитичну в родную школу, не скучно ей будет со старыми учителями?
– С вами-то скучно! – воскликнула Галина. – Да знаете, как мне давно хочется работать с вами!
– Ну, рад, очень рад! Слов нет!.. – Федор Семенович смущенно покашлял, словно ему поднесли дорогой и редкий подарок. – Завтра в роно поедем, все и устроим…
Уставшая, со сладкой болью во всем теле, Галина вернулась домой. Присела на крыльце и задумалась.
Темнота ласково обволакивала землю. Сгладились резкие очертания домов, амбаров, и только неподвижная ажурная, точно резная, листва деревьев четко вырисовывалась на фоне неба, и сквозь нее проступали спелые гроздья звезд. Мерно застучал движок электростанциион давал свет в правление колхоза и сельсовет, – –ярко вспыхнули огни в окнах, и длинные полосы света легли через улицу. Где-то лениво урчала вода, играла гармошка и в лад ей звучала приглушенная песня.
«Хорошо здесь.! – подумала Галина. – Три недели в селе пожила, а кажется, что и не уезжала никогда отсюда…»
За углом раздались грузные шаги. К крыльцу подошел Никита Кузьмич.
– Так это правда, дочка? – встревоженно спросил он. – В Высокове решила остаться? Уговорил все же тебя директор?
– Да, я надумала…
– Спасибо! Удружила отцу! – Никита Кузьмич тяжело опустился рядом с дочерью, скрутил цигарку. – Не вышла, значит, твоя линия?
– Ты о чем?
– А ты не маленькая, понимай… Замахнулась широко: в науку пойду, в городе жить останусь! А выше учительницы не поднялась. Да еще где учительница? В деревне… Погодки твои вон куда взлетели! Андрюша Новоселов в научном мире прижился, Дуня Спешнева в райисполкоме пост занимает, Камушкин – инженер на заводе… Неужто мы, Кораблевы, других людей хуже?
– Да чем же плоха работа в сельской школе? – удивилась Галина.
– Ты лучше скажи, чем хороша. Это ваш брат, учитель, носится с нею, как с писаной торбой: мы, дескать, добрые семена сеем, детей растим, в люди их выводим, они нам всю жизнь благодарны. А того не замечаете, что жизнь-матушка посильнее всякого учителя и тут же, за порогом школы, стирает все ваши прописи и пишет свое. Да что там пишет! Топором на всю жизнь вырубает, ничем не сотрешь…
– И жизнь учит, и отец с матерью. А учитель – в первую очередь! Я вот слова Федора Семеновича до сих пор помню.
– И чем Хворостов тебя прельстил, в толк не возьму! Ни сна у него, ни отдыха – как в плену у ребят! – Никита Кузьмич зло потушил окурок и поднялся. – Подумай, дочка… Влезешь в эту школу не возрадуешься потом… света не взвидишь.
Отец ушел в избу. Галина Никитична осталась сидеть на крыльце. Теперь мысли ее были связаны с отцом и Федором Семеновичем. Она знала, что отец недолюбливает учителя. Это началось с давних пор, когда Федор Семенович только еще появился в Высокове. Он был живой, беспокойный человек, постоянно вмешивался в деревенские события, знал жизнь каждой семьи.
Когда в Высокове началась коллективизация, Федор Семенович оказался активным ее сторонником. Он горячо выступал на сельских сходках, писал корреспонденции в газетах, разоблачал проделки кулаков, безбоязненно обнаруживал спрятанный ими в ямах хлеб и угнанный в лес скот.
«Вроде как не учитель, а уполномоченный какой! – недоумевал Никита Кузьмич. – Не в свое он дело лезет… Держался бы около школы да ребятишек, а уполномоченных и без него хватит!»
Сам Никита Кузьмич, осторожный и недоверчивый ко всему новому, в колхоз вступать не спешил. Федор Семенович не раз беседовал с ним, но Кораблев продолжал выжидать и примериваться.
Учитель все же нашел путь в дом Кораблевых. В артель записалась Анна Денисовна. Галина Никитична помнит, как они вместе с матерью привели на колхозный двор свою корову.
Вне себя от гнева отец выгнал их из дому: «За учителем потянулись, мне веры не стало… тогда и живите где знаете!»
Пришлось Федору Семеновичу приютить Анну Денисовну с дочерью у себя на квартире. Потом Никита Кузьмич помирился с женой, записался в артель, но обиду на учителя сохранил надолго.
В колхозе он также не раз сталкивался с Федором Семеновичем. Учитель ратовал за новую агротехнику, за травопольные севообороты, за сортовые семена; Никита Кузьмич стоял на том, что хозяйство надо вести попроще, особо не мудрствуя…
На крыльцо выглянула Анна Денисовна и позвала дочь ужинать. Потом вполголоса спросила:
– Чего тебе отец наговаривал?
– Он, оказывается, все еще Федором Семеновичем недоволен.
– Есть такое дело, – вздохнула мать. – Давненько плетется эта веревочка, а конца не видно. Только было поладили – и бац, опять размолвка…
– А что случилось?
– Отец-то наш два года в кладовщиках ходил. Ну, заважничал, людей стал сторониться. Да и отчетность запустил. Федор Семенович, человек партийный, решительный, возьми да и скажи об этом при всем народе. Отца, конечно, и сместили… Походи, дескать, в рядовых колхозниках, в поле поработай. Вот он и серчает на учителя, каждое ему лыко в строку ставит.
Глава 19. НА СТРЕМНИНУ!
Две недели шла уборочная страда. За это время Марина убедилась, с каким азартом и увлечением работали ребята в поле, как рвались они к большому, серьезному делу, и в тот день, когда все хлеба были убраны, сама заговорила с Костей:
– И хитер ты, Костюша! Тишком, шажком, а в работу влез, в самую сердцевину вгрызся. Тактик!.. Кем же мне считать вас теперь – членами бригады или так, с боку припеку?
У мальчика заколотилось сердце:
– Зачем «с боку»? Вы нас по артельному уставу зачислите, как положено. Ведь вам люди нужны…
– А ты уж и про это разведал? – покачала головой Марина. – Ну, что ж с тобой поделаешь! Приводи дружков вечером в правление, потолкуем.
– Есть привести! – гаркнул Костя и помчался сообщить новость приятелям.
Лица ребят расплылись в улыбке. Нет, только подумать: сама Марина Балашова согласна принять их в свою бригаду! Значит, их ребячьи руки чего-нибудь да стоят!
– Мы теперь годик-другой поучимся у Марины – и такие ли урожаи будем снимать! Глядишь, золотые звездочки получим, – затараторил Прахов.
– Хватил!.. «Годик-другой»… Звездочки знаешь когда загорятся? – возразил Вася Новоселов. – Пока все секреты про землю не узнаем…
Даже Паша Кивачев оживился в этот раз и спросил, поедут ли они в Москву.
– Обязательно! – заверил Алеша. – Кто богатые хлеба выращивает, всех в Москву приглашают. Там, говорят, на каждой улице по кино, и в каждом – новая картина. Вот уж я посмотрю!
– А я за кино не гонюсь… – тихо и серьезно сказал Паша. – Мне бы на заводе побывать, посмотреть, как машины делают.
Костя не мешал приятелям разговаривать, а только слегка усмехался, но настроение у него тоже было расчудесное.
Вот только жалко, что Варя Балашова не пошла с ними в бригаду!.. А как было бы хорошо работать вместе! Он, скажем, косит спелую пшеницу косой или жуткой, а Варя следом вяжет снопы. Навязала сотню, две, тысячу, а Костя все размахивает косой, идет вперед и вперед, и люди кругом любуются их работой…
Приятели вошли в деревню. Встретив деда Новоселова, они без всякого сговора так оглушительно поздоровались с ним, что старик даже приостановился:
– Что это вы сияете, как пятачки начищенные? Клад нашли? Или на рыбалке повезло?
– Дороже клада, дедушка. Мы теперь… – начал было Алеша.
Но Костя дернул его за рукав:
– Во-первых, не болтать прежде срока, а во-вторых… – Он оглядел запыленные лица ребят: – всем вымыться, переодеться. В самое что ни на есть лучшее. Не куда-нибудь зовут – в правление колхоза!
Дольше других Костя задержался взглядом на Паше Кивачеве и строго-настрого приказал ему сейчас же отправиться в парикмахерскую и остричься «под полубокс» или «под польку».