Литераторше Наталье Ивановне подложили в журнал такую записку:
Прочитав записку, Наталья Ивановна мучительно покраснела и беспомощным, растерянным взором окинула сидящих перед ней учеников. Потом на глазах ее показались слезы, и она выбежала из класса.
— Сработало, — сказал на перемене Голубовский.
— Мне ее жалко, — заявила Санька, — вы, мальчишки, ничего не понимаете в любви.
— Нечего влюбляться в директоров, — жестко сказал Лупатов.
Само собой, жалоб на наши действия ни от Натальи Ивановны, ни от Ста Процентов не поступило. Мы тонко затронули интимные струны их жизни, и они не хотели, чтобы кто-то слышал, как они звучат.
Леокадия Яковлевна Орловская, в просторечии Лялечка, была в сущности безобидным, восторженным существом. В голову ей часто приходили прожекты. То организовать свою картинную галерею, то послать подарок детям Кампучии, то отправиться в сказочную поездку.
Не все затеи шли прахом. Для галереи мы получили две картины от местных художников. На этом все и кончилось. Подарок детям Кампучии застрял на стадии обсуждения. Никто не знал, что туда слать. Но с поездкой вышло. Быть может, не Лялечка, а Петр Васильевич добился всего, но в каникулы мы съездили на Рижское взморье. И там я видел своих лебедей.
Лялечка была совершенно счастлива.
— Мы будем все время ездить! — восклицала она. — И в Крым, быть может, в другие страны! Ведь мы такие же дети, как все, почему нам лишаться радости?
— Раскудахталась, — едко сказал Лупатов.
— Дезиллюженс! — твердил Голубовский. — Причем самый прозаический. Например, положить в сумку дохлую крысу!
— Ой! — взвизгнула Санька.
Крыса! — ликовал Голубовский. — Дохлая крыса среди: французских помадок, дезодоранчиков и духов!
— А что! — Глаза Лупатова загорелись. — Неплохо.
— Просто и гениально! — отозвался Голубовский.
Лупатов прищурился.
— А что думают об этом другие братья? Например, Кротова.
Рая растерялась и опустила глаза. Это бессловесное создание мы приняли потому, что оно неразлучно с Санькой Рыжей. «Без Райки я никуда», — заявила Саня. Я решил выручить Кротову.
— Что тут думать, дело надо делать.
— Вот ты и сделаешь, — Лупатов усмехнулся.
— Нет, — ответил я твердо, — крысы не моя специальность.
— Признаться, и я как-то с крысами не в ладах, — вздохнул Голубовский.
— Ладно, я сам, — сказал Лупатов. — Вопрос второй. О новых членах.
— Я давно говорил, что надо Буркова, — сказал Голубовский.
Лупатов словно его не слышал.
— Я считаю, — сказал он медленно, — я думаю… надо принять Вдовиченко…
Воцарилось молчание.
— Так он же в больнице, — проговорил Голубовский.
— Завтра выходит.
— Задохлик… — нерешительно сказал Голубовский. — Какой в нем толк?
— А я считаю, правильно! — сказал я. — Вдовиченко умный и хороший человек. Он нас поймет. Лупатов обвел всех глазами:
— Вдову травят. Если мы его примем, он будет под нашей защитой.
— Защита, — пробормотал Голубовский, — хорошенькое дело… Против Калоши не попрешь.
— Ну, это посмотрим, — произнес Лупатов. — У меня все. Что там у нас с финансами, Голубок?
— С финансами? — Голубовский вздохнул и вынул из кармана бумажку. — За последнюю неделю курточный фонд дал нам два рубля семьдесят копеек. Один рубль поступил от Кротовой, и двадцать копеек, найденные на городской улице, взнес гражданин Царевич. Таким образом на сегодняшний день в кассе три рубля девяносто копеек.
— А это что? — Лупатов сунул в лицо Голубовскому скомканную пятерку.
— Что? — растерянно спросил Голубовский.
— У тебя под матрасом нашел.
— А… — Голубовский поежился. — Это заначка. На черный день. Так сказать, сверхкасса. А кроме того, это мои личные деньги, присланные незабвенным дядюшкой.
— Личные? — Лупатов уничтожающе смотрел на Голубовского. — А кто предложил, чтобы все было общее?
— Ну общие, общие, — устало согласился Голубовский.
Санька и Рая переглянулись и засмеялись.
— У меня все, — сказал Лупатов. — Расходимся.
— Да, старики, — печально произнес Голубовский. — Как говорится, каков лайф, таков и кайф.
Моцарт был невысокого роста, но очень подвижный и быстрый. Когда он шел по улице, то имел обыкновение натыкаться на прохожих, потому что весь был погружен в сочинение музыки. Однажды он сел прямо на тротуар, раскрыл свою папку и стал писать. Так он просидел, не вставая, три часа. В другой раз он пошел в трактир, чтобы выпить стаканчик вина, и вернулся домой только через три дня. Его увлекли простые рабочие, он пошел с ними, слушал, как они поют, и даже помогал таскать груз на дунайский корабль. В одном доме Моцарт заметил чуть приоткрытое окно, за ним волновалась занавеска. Моцарт застыл на улице и стал ждать, когда кто-нибудь выглянет. Но окно оставалось прикрытым. На следующий день Моцарт снова подошел к этому окну и долго прохаживался рядом, сочиняя музыку на ходу. Все за окном оставалось неизменным. Моцарт наблюдал несколько дней. Наконец, в одно прекрасное утро он увидел окно широко раскрытым, а комнату пустой, не было даже занавески. Тогда Моцарт решил поинтересоваться у дворника. И дворник ответил, что в комнате жила прекрасная девушка, но она навсегда уехала в другой город. Моцарт пошел на рынок и купил белых цветов. Хозяйку дома он попросил, чтобы она поставила букет на подоконник. Этот букет стоял, пока комната пустовала, а Моцарт, очень довольный, каждый раз, проходя мимо, отвешивал легкий поклон. Потом эту комнату заняли другие люди, и Моцарта она перестала интересовать.