— Как, говоришь, слово? Ну это, смещение…
— Перцепция.
— Перцепция… — повторил он важно. — Но это надо проверить. Что касается Машки, то на нее перцепция не действует. Можешь поверить.
— Что-то ты уж сильно увлекся.
— В меру. Но я планирую до конца каникул.
— Как это до конца каникул?
— Если ничего не получится, переключусь на другой объект. А кроме того, будет некогда. Учеба.
— Неужели тут можно планировать?
— Я учусь подчинять свои чувства. Знаешь, как у йогов. Штепсель из розетки — и все.
— Хорошо устроился, — сказал я.
— Только так. К чему бессмысленные страдания? Тем более с таким человеком, как Машка.
— Каким?
— Я же говорил тебе, что она ведьма. Умеет предсказывать. Уже два раза предсказала.
— Что?
— Мало ли что. Но меня волнует третье ее предсказание. Она, между прочим, намекнула, что Юлька и институт не поступит. Вот будет хохма. Все уже обеспечено, со всеми договорились, и не поступит. Я лично буду рад. Терпеть не могу, когда дети идут по стопам родителей. Это вырождение. Раз мама кончила институт культуры, значит, и дочку туда.
— А что плохого в институте культуры?
— Да ничего! Почему именно в этот? Пускай едет в Москву. Там тоже разные институты. Нет же! Хотят при себе держать. Так и со мной будет. Все родители эгоисты. Я удивляюсь еще на твоих. Как умудрились тебя оставить?
— Я же тебе объяснял.
— Меня будут всю жизнь преследовать. Папаша уже намекал, что, если не буду рыпаться, подарит автомобиль. Дудки! Меня не купишь.
— Машина вещь неплохая.
— Сам куплю. Я не хочу зависеть. Вот тогда Машка и поплачет. Приеду к ней на белом «мерседесе», кину букет цветов. А Машка толстая, старая, с кучей детей и муж пьяница.
— Размечтался, — сказал я.
— Ничего, ничего. — Роман хлопнул меня по плечу. — У тебя тоже будет машина. А Юлька тоже с кучей детей. Нет, мон шер, они еще пожалеют, что вовремя нас не оценили…
Наш розыск оказался бесполезным. Вокруг пионерлагеря ютилось несколько домишек, окруженных плотным лесом. Никакой телескоп не мог проникнуть через заросли. Окошко надо было искать на каком-нибудь взгорке. Мы пробовали попасть на территорию лагеря, но два суровых стража в пионерских галстуках сообщили нам, что «не положено».
— Н-да, — сказал Роман. — Возможно, это был мираж. Как хочется миражей! Слишком вокруг все определенное. Век точных наук. И в окошке сидела не дева, а какая-нибудь бабка. Носом клевала.
— Если избушка на курьих ножках, то точно бабка.
— Пойдем обратно. Может, уже приехали. Ты не забыл, какой сегодня день? В полночь ты превратишься в говорящую лошадь.
— А ты?
— Я лично всю ночь собираюсь скучать. Когда толпа веселится, одиночки скучают. Ты заметил, что я: одинок?
— Да как-то…
— Я одинок, одинок, — заверил Роман. — Мне не с кем поделиться. С тобой эпизод. Сегодня ты здесь, а завтра нет. Для настоящего общения нужна родственная душа противоположного пола.
— Разве у души есть пол? — спросил я.
— А как же! Пол есть во всем! Ты что, не читал Фрейда?
— Кто это?
Роман усмехнулся.
— Детка, тебе еще много надо трудиться. Ты не читал Фрейда, Ницше, Жан-Поля Сартра и Ремарка.
— Не читал.
— Это ведущие умы нашей эпохи. У нас дома есть их груды. Придешь, познакомишься.
— Хорошо, — сказал я. Роман замолчал и принялся что-то насвистывать. Внезапно он юркнул в кусты и пропал. Через минуту он выскочил передо мной на дорогу с увесистой дубинкой в руке.
— Стой! Руки вверх!
Я поднял руки.
— Где заказ? — спросил он угрожающим тоном.
— Какой заказ?
— Стихи!
— А… — Я опустил руки. — Дописываю.
— Где?
— В тетрадке, — ответил я.
— Тот, кто не выполняет обещаний, в ночь на Ивана Купалу превращается в кусок кирпича, — сурово сказал Роман.
Маша приехала. Когда я услышал ее голос, сердце учащенно забилось, перехватило дыхание. Я спустился со своего чердака и застыл в темном коридоре, не в силах выйти на террасу…
Она стояла ко мне спиной, положив руку на спинку кресла. Скрипка в черном твердом чехле покоилась на плетеном сиденье. На ней было легкое голубое платье, которое я так любил, и все та же волнистая белая заколка в черных ниспадающих волосах.
— …потому что не знаю…
— Да что тут, Маш, знать. — Юля в белых шортах и белой майке с надписью «Boston» месила тесто. Щеки ее были смешно перепачканы мукой. — Не надо ничего прятать.