— Я уж жалею, что взяла. Мне кажется, он не приедет.
— Еще чего, не приедет. Мы ему не простим.
Я смотрел на ее стройные ноги. Белые носки с двумя синими полосками. Белые полукеды с синим кантом. И поясок, перехвативший тонкую талию, тоже белый. Бело-синяя. Прохладная. От нее веяло голубизной и прохладой.
И ее подруга вся в белом.
Да где же я нахожусь? Что за сон мне привиделся? Бело-голубой несбыточный сон.
— А, Митя! — сказала Юля.
Она обернулась. Но какие у нее черные, глубокие глаза…
— Здравствуйте, — пробормотал я. Она подошла и протянула мне руку.
— Здравствуй, Митя. Рада тебя видеть.
Я прикоснулся к ее узкой прохладной ладони и сразу отдернул руку. Прохлада меня обожгла. Она повернулась и снова заговорила с Юлей.
— А кроме того, я не знаю, что играть…
Я кинулся бегом с террасы и помчался по лесу, выкрикивая шепотом: «Не приедет! Не приедет!»
Но они приехали. Все. И Николай Гаврилович. И Лидия Васильевна. И доцент Паша. И киношники. И крохотный виолончелист, казавшийся карликом рядом с царственным своим инструментом. И преподаватель Атаров с молчаливым бесцветным другом, чем-то похожим на доцента. Самое удивительное, что они привезли такие же черные чехлы, как у Маши. И в одном из них, должно быть, помещался тот самый альт, о котором говорилось в неотправленном письме. Колесо фортуны не остановишь. Быть может, она ему позвонила перед отъездом. А может быть, о скрипках шла речь еще тогда, на даче.
Он женат, подумал я злобно. А может, и разведен. У него куча детей по разным городам. Он, без сомнении, проходимец. Проходимцы тоже бывают талантливы. Но как объяснить Маше, что нельзя увлекаться такими людьми? Я вижу его насквозь. Такой изящный, в себе уверенный, с ясным баритоном.
А его друг? Какая-то белая мышь в мелких круглых очках с невнятной бороденкой, которую он все время пощипывает. Без сомнения, фальшивит, когда играет. Да и во всем остальном неискренен, трусоват. Такие всегда ходят тенью за любимцами юных скрипачек. Может, что-нибудь перепадет.
Все меня раздражали. На Пашу я просто смотреть не мог. Какая у него тусклая, болотная улыбка. Словно приклеена. Привез Юле какую-то книгу. Нашептывает. Никогда не говорит внятно. Прижмет собеседника в углу и чуть ли не в ухо бормочет бледные речи. Все будет чудно, Юлия Николаевна. Я уже потопил. Он мне многим обязан. Я тоже принимал его сына. Правда, на компромиссы идти не пришлось. Абитуриент хорошо знал. И вы очень способная. Без нас бы прекрасно сдали. Так что простая формальность. На всякий случай. Чтобы без нервов.
Карлик-виолончелист, усевшись в кресло и вцепившись в свой внушительный инструмент, взирал на все изумленным взором. Из маленькой головы торчали прополочные волосы, тщедушную шею украшал кадык, а из-под виолончели выступали невероятных размеров парусиновые туфли.
Снова дико и оглушительно взревела блестящая груба Романа.
— Друзья, друзья! — закричал Николай Гаврилович. — Кто со мной будет тесать Купалу?
Сегодня он явился в белой, расшитой крестиком косоворотке, подпоясанной красным шнуром. На Лидии Васильевне тоже было что-то «народное», на шее ее позвякивали старинные мониста.
— Дмитрий Суханов, вы не умеете плотничать? — спросил Николай Гаврилович.
— Не очень, — ответил я.
Вызвался помогать один из киношников. Притащи ли сосновый чурбак и принялись его обрабатывать.
— Купалу называют также Костромой, а в Полесье Марой, — повествовал Николай Гаврилович. — Отсюда позднее Марья. Лида, ты знаешь другие адекваты?
— Купала от слов «купать», «кипеть», — ответила Лидия Васильевна, покуривая сигарету, — родственна латинскому «купидо», что значит «стремление». Соединив, можем получить смысл — кипеть, страстно желать. Тут соотнесение воды и огня. А еще глубже, борьба стихий в любовном, что ли, смысле.
— О как это тонко! — воскликнул Николай Гаврилович, смеясь. — Но там что-то про сестру и брата?
— Это не для молодых ушей, — сказала Лидия Васильевна. — Язычество. Важно только набрать цветков иван-да-марьи. В эту ночь они обладают целебной; силой.
От чурбака отскакивали, завиваясь, желтые пластины. Мало-помалу обозначался грубоватый идол с головой, вжатой в плечи.
— А что с ним делать? — спросил я.
— Топить! — сказал Николай Гаврилович. — Вернее, купать. А потом будем жечь костры. Желающие могут и прыгнуть. Небось никогда не прыгал через костер?
— Нет, — ответил я.
— А мы в детстве в деревне играли. Называется «гори-гори ясно». Сейчас ни во что уже не играют. В лапту, например. Мы-то играли.