28 октября 1918 года Чехословакия была провозглашена независимой республикой. Полачек, едва сняв с себя австрийский мундир, вынужден был надеть новую форму. На собственном опыте ему пришлось убедиться, что милитаризм не умер вместе с рухнувшей Австро-Венгерской монархией. Затем Полачек поступил на службу в экспортно-импортную министерскую комиссию. Порядки, царившие в этом «учреждении для систематического истребления бумаги», были в такой степени достойны пера сатирика, что молодой чиновник не вытерпел и описал их — «для себя» — в рассказе «Карусель». Почти случайно (в дело вмешался знакомый Полачека сотрудник газеты «Реформа») рассказ был опубликован. И автору совершенно неожиданным образом представилась возможность удостовериться в чудодейственной силе печатного слова: его Немедленно уволили со службы.
На Полачека обратили внимание братья Чапек. Они привлекли его к участию в сатирическом журнале «Небойса», а позднее — к сотрудничеству в газете «Лидове новины», объединившей вокруг себя большую группу талантливых писателей. Работа в газете заменила Полачеку литературный институт. Он писал заметки для местной хроники, корреспонденции с маневров, фельетоны, рассказы. Вскоре фельетоны и юморески, подписанные псевдонимом Кочкодан (Мартышка), завоевали широкую читательскую популярность.
Полачек был одним из создателей и мастеров короткого фельетона, получившего в Чехии название «слоупек» (газетный столбец, колонка). Возникновение «слоупка» писатель шутя объяснял народной склонностью отпускать критические замечания по любому поводу. Подобный насмешливый комментарий самых разных сторон человеческой жизни содержали его книги «Марьяж и другие занятия» (1924), «35 слоупков» (1925), «Вокруг нас» (1927). Книге «35 слоупков» была предпослана ироническая фраза из фельетона Карела Чапека «Легко и быстро»: «В юморесках Полачека вы не найдете того метафизического, углубленного мировосприятия, каким отличался незабвенный Новалис». В этом, вероятно, самом лаконичном во всей мировой литературе «предисловии», несмотря на его нарочитую несерьезность, метко схвачено наиболее существенное в натуре Полачека: абсолютная нетерпимость к романтической отвлеченности. Сопоставлять с ним Новалиса — мистического немецкого романтика конца XVIII века — можно было только в шутку. Повод для остроумных и часто многозначительных выводов Полачеку давали самые повседневные факты. Но тут нужна была редкая наблюдательность и умение найти непривычный угол зрения. Особенно тонко Полачек умел подметить связь между внешними чертами человеческого облика и поведения и их социально-психологической подоплекой. В своих «слоупках» он выступает и как талантливый пародист. С позиций принципиального сторонника реализма он высмеивает сентиментально-романтические идиллии, бульварные романы, формалистические литературные коктейли авангардистов. А книгу «Жизнь на экране» (1927) писатель целиком посвящает веселому и едкому «анализу» стандартных приемов массовой кинопродукции.
Другим излюбленным жанром Полачека был судебный фельетон, весьма распространенный в чешской журналистике 20–30-х годов. Под его пером «соудничка» (так судебный фельетон называется по-чешски) из сухого газетного отчета превращалась в сжатый до предела сатирический рассказ с продуманной композицией, оригинальным развитием сюжета и резко очерченными характерами. В художественном построении этих миниатюр можно обнаружить традиции разнообразных литературных форм — от новеллы с неожиданной концовкой до романа в письмах. Сами по себе жизненные ситуации, служившие материалом для маленьких комедий и трагедий, развязки которых неизменно разыгрывались в зале суда, были подчас банальны. Но умение выводить на сцену персонажей, обладающих несомненной социальной типичностью, помогало автору преодолеть ограниченность бытового анекдота. Листая «соуднички» Полачека, мы попадаем в паноптикум, где для всеобщего обозрения выставлена длинная вереница мещан и обывателей. Все эти брачные аферисты, жеманные перезрелые невесты, заботливые отцы семейств, разочарованные в своих надеждах наследники, увядшие розы общества и старые бонвиваны воистину обременяют землю. И преступники и пострадавшие одинаково скудоумны и ничтожны. Но за бесстрастной и стереотипной формулой приговора, заменяющей в каждом судебном фельетоне эпилог, мы слышим голос автора, в котором звучат нотки горького сарказма. Тесные рамки газетного столбца приучали Полачека быть скупым в обрисовке своих персонажей, и он обходился всего несколькими выразительными языковыми или портретными штрихами.