— Но ведь я ничего и не сказала, — оправдывалась супруга, — это трафикантша… Я ей сказала так: «Пани Крейзова, я ничего не знаю, в чужие дела не вмешиваюсь». А она мне, что она тоже не вмешивается, что она это просто слышала…
Чиновник промолчал и принялся рассматривать свою коллекцию марок. Жена убрала посуду и поставила воду для кофе.
— А знаешь ли ты о том, — сказала она спустя некоторое время, — что их парень появился на свет, когда они еще не были женаты?
— Кто тебе это сказал? — спросил чиновник с явным неудовольствием.
— Она сама мне сказала… Мальчонке было уже пять лет, когда они поженились.
— Ну если она сказала это тебе сама, тогда все в порядке, — с облегчением произнес чиновник. — А теперь помолчи и займись кофе. У всех свои трудности.
Полицейский долго раздумывал о беседке соседа и, наконец, решил соорудить для сада стол и скамейку.
«Хоть это не Бог весть что, а все-таки… Пусть портной увидит, чем я обзавелся. В конце концов, что такое беседка? Блажь да и только. А на скамейке мы будем сидеть — я, жена и все жильцы, беседовать будем. Пусть люди видят, что я с жильцами разговариваю. Когда в доме царит согласие, никакие беседки не нужны…»
Как решил, так и сделал. Он сколотил из старых ящиков стол и скамью, поставил их в саду и в гордом ожидании глянул через забор, — что-то скажет на все это сосед? Но тут он увидал нечто такое, от чего у него перехватило дыхание.
Откинувшись на спинку кресла-качалки и не замечая ничего вокруг, самозабвенно качалась дочь портного Мецля. Было видно, что кресло-качалку она лелеяла в своих мечтах как символ мещанского благополучия и принадлежности к высшим сословиям. И когда портной задался целью выстроить себе виллу, то первое, о чем было решено на семейных советах, это обзавестись креслом-качалкой, каковое долженствует свидетельствовать об их принадлежности к высшему кругу.
Полицейский остолбенел, кровь бросилась ему в голову.
— Кресло-качалка — прошептал он, ошарашенный, — и что это вы опять такое придумали в пику мне?! Ведь это же издевательство! Тоже мне, аристократы! Ах ты, жалкий портняжка! Вы воображаете, будто я не могу позволить себе кресло-качалку? Кресло-качалка… Подумаешь! Будто мы вас не знаем… Но я не дозволю вам делать мне назло… Терпеть не могу, когда передо мной задирают нос… ужо расквитаюсь с тобой…
Однако, на лице своем он изобразил радушную улыбку и крикнул через забор голосом, в котором слышалась добрососедская приязнь:
— Качаетесь, барышня, качаетесь?
— Качаюсь, — ответствовала барышня блаженным голосом.
— Что ж, качайтесь, качайтесь, — отеческим тоном продолжал полицейский. — Приятно качаться, свежим воздухом подышать… Качайтесь себе на здоровье. Молодым барышням пристало качаться.
И тут в саду появилась жена полицейского с завтраком для мужа. — Глянь-ка, Анастазия, — вне себя прошептал полицейский. — Они обзавелись креслом-качалкой.
Жена поглядела в соседский сад, всплеснула руками и прошипела: — Кресло-качалка? Ну, погоди же!
И она помчалась к лавочнице.
Теплые сумерки обволокли городскую окраину. Воздух напоен сладким ароматом цветущих деревьев и влажной травы. Муниципальный фонарщик с длинным шестом в руке переходил от одного фонаря к другому и зажигал газовые горелки. За окнами опускались шторы. На улицах звенели радостные ребячьи голоса и раздавался женский смех. Из подвальных квартир доносились хрюкающие звуки граммофонов. Юноша с мандолиной собрал вокруг себя ватагу подростков. Над еврейским кладбищем вынырнула огромная луна, кровавая и трагическая. Из труб к звездному небу восходил сизый дым. Где-то в полях мужской голос выводил: «У зеленой ели рядышком сели, рядышком сели, но никак, никак, никак ладить не хотели»… Пронзительно стрекотали цикады, и, словно заводская сирена, завыла в леске у кирпичного завода ночная птица.
Полицейский обходил своих жильцов и приглашал: — После ужина приходите посидеть в саду!
Трафикант, закончив ужин, прицепил свою деревянную ногу и вышел с женой в сад.
Затем появился чиновник с пани Сыровой.
Наконец, к ним присоединился пан учитель Шолтыс с супругой.
— Вот мы и все вместе, — умилялся полицейский, — сядем рядком да поговорим ладком, как одна семья. Я вроде как ваш отец, а вы — мои детки, у меня на попечении. Мне это по сердцу. Бывает, жильцы бранятся с хозяином, что цыгане. Это скверно. Уступать друг другу — вот как надо. А если между вами какое недоразумение случится, обратитесь ко мне, я все улажу. Прямо ко мне и я вам тоже все напрямую. Заглазные пересуды я не люблю. От пересудов одни неурядицы.