Николай Горбунов
Дом на хвосте паровоза. Путеводитель по Европе в сказках Андерсена
В., без которой не было бы ни этого, ни многого другого
Иллюстрации и оформление обложки Марии Югановой
На обложке использована фотография Jacques Holst
«Путешествовать – значит жить!»
Идея путешествий по сказкам Андерсена поначалу может показаться нелепой: все мы с малых лет знаем, что «Лукоморья нет на карте – значит, в сказку нет пути». Стоит, однако, проявить немного любопытства – и с еще одной иллюзией детства приходится расстаться. Если бы авторы «Маши и Вити против диких гитар» заглянули в атлас Меркатора, от них бы не ускользнуло, что Лукоморье значилось на картах России еще в XVI веке: так называлась территория, прилегавшая с востока к Обской губе. Аналогично дело обстоит и с другими «тридевятыми царствами»: действие многих известных нам сказок разворачивается во вполне реальной местности, и андерсеновские не исключение – насчитывается порядка двух десятков его сказочных сюжетов, в которые можно в буквальном смысле купить билет.
География сказок Андерсена распространяется практически на всю Европу – и это очень неспроста. За привычным для нас восприятием Ханса Кристиана как классического сказочника (сразу представляешь себе заваленную книгами мансарду с видом на копенгагенские крыши) теряется одна ключевая деталь: он был если не самым, то одним из самых путешествующих европейских писателей своего времени.
Цифры говорят сами за себя: Центром Андерсена в Оденсе[1] задокументировано тридцать[2] одних только заграничных его путешествий длительностью по нескольку месяцев, а ведь были еще и постоянные поездки по родной стране. «Ваш дом – на хвосте дракона-паровоза!» – напишет ему однажды Бернхард Северин Ингеман (впоследствии эта метафора всплывет в андерсеновской «Деве льдов», которой посвящена далее отдельная глава). Сам же маэстро в биографической «Сказке моей жизни» комментировал свою непоседливость так:
Я люблю путешествовать совсем не ради того, чтобы искать материал для творчества, как это высказал один рецензент в статье о «Базаре поэта» и как потом повторяли за ним другие. Я черпаю идеи и образы в собственной душе, и даже жизни не хватит, чтобы исчерпать этот богатый источник. Но для того, чтобы переносить все это богатство на бумагу, нужны известная свежесть, бодрость духа, а ими-то я и запасаюсь во время путешествий.
При взгляде на плотный график путешествий Андерсена невольно закрадывается прозаическая мысль: должно быть, сказочник – профессия доходная. Однако чтение его путевых заметок и мемуаров быстро отваживает от этой мысли, а обилие материалов о бюджетном туризме в современном инфопространстве подтверждает: чтобы много путешествовать, богатым быть совсем необязательно. В этом смысле Андерсена можно заслуженно назвать одним из зачинателей философии лоукостинга. Секрет доступности ему «кочевого» образа жизни заключался в тщательном планировании и привычке к бережливости, приобретенной еще в юности, когда ему порой приходилось в буквальном смысле обходиться одной лишь пищей духовной[3]. Характеризует Андерсена как практичного путешественника и его друг Эдвард Коллин:
Прежде чем отправиться в путешествие, Андерсен обыкновенно набрасывал точный план его, с подробным обозначением мест и продолжительности остановок, а также исчислением всех расходов до мелочей. И план выполнялся обыкновенно пунктуально.
Самое интересное, что ограниченность в средствах совершенно не мешала Андерсену быть на короткой ноге со всем цветом европейской культуры тех времен. (Как однажды выразилась мой давний друг и бессменный партнер по проекту Маша Могилевич, «в этом вся суть гуманитария: ты пьешь дорогое вино в красивом месте с правильными людьми, но денег у тебя нет».) Гиперобщительный Андерсен запросто вытаскивал из постели Александра Дюма, жаловался на гонорары Чарльзу Диккенсу, катался на лодке с королем Максимилианом II (не оттого ли его сын Людвиг Баварский вырос таким «сказочным»?), обсуждал с Листом оперы Вагнера, а с самим Вагнером – оперы Кулау и даже умудрился выпросить у дочерей русского генерала Мандерштерна автограф Пушкина (одни исследователи потом недоумевали, куда подевалась страница из бесценной пушкинской тетради, а другие – откуда она взялась в архиве Андерсена). Не задалось у Андерсена разве что с братьями Гримм: когда он без предупреждения возник у них на пороге, то был встречен вполне заслуженной отповедью Якоба, что тот, мол, знать не знает никакого Андерсена, сказок его не читал и вообще ему некогда. Впрочем, впоследствии все встало на свои места – вода, как говорится, дырочку найдет.
Однако сводить все к выводу, что Андерсен путешествовал исключительно для поддержания бодрости духа и расширения круга социальных связей, было бы слишком мелко. Дело в том, что именно путешествия сделали Андерсена сказочником вопреки всем его изначальным планам на жизнь. Вообще-то он с детских лет грезил поэтическим Олимпом и, будучи гимназистом, даже молил Господа на могиле поэта Франкенау сделать его «коллегой» покойного, а нет – так убить на месте. Всевышний пощадил юнца, но настоящего поэта из него так и не вышло. Признать поражение на этом фронте Андерсен смог далеко не сразу, хотя и мучительно переживал нападки критиков, которые, поначалу поощрив начинающего автора из педагогических соображений, вскоре показали свое истинное лицо – а точнее, зубы. Не удалось Андерсену достичь больших высот и в драматургии, даже несмотря на протекцию первых людей в Копенгагенском королевском театре. Андерсен торопился, писал много, но небрежно и с ошибками; кое-что, впрочем, принимали к постановке, однако большую часть заворачивали, не преминув сопроводить язвительными замечаниями. «Вы и Дания великолепно уживаетесь – и уживались бы еще лучше, не будь в Дании театра», – подтрунивал над другом даже упомянутый Эдвард Коллин.
Глумление соотечественников аукалось Андерсену еще долго и буквально повсюду – вплоть до того, что, оставив где-нибудь за границей четверостишие в гостевой книге, он впоследствии находил ниже приписку наподобие: «Андерсен, Вы своими стихами уже в Дании замучили всех, за границу хоть не вывозите!» Зарубежные друзья Ханса Кристиана быстро научились по выражению его лица определять, когда он получал письма с родины – недоброжелатели не ленились даже присылать ему в заграничные отели копенгагенские газеты с эпиграммами. Например, одна из анонимных шпилек, настигшая Андерсена в Париже в 1834 году, начиналась так:
Если такое творилось вдали от родных берегов, то можно себе представить, как Андерсену доставалось, пока он маячил в столице у всех на виду. Немудрено, что на этой почве болезненно честолюбивого поэта затянуло в глубокий творческий кризис. К счастью, пришли на помощь друзья и покровители и в 1833 году буквально вытолкали Андерсена в большую заграничную поездку, предварительно поддержав его ходатайство о получении королевской субсидии (иначе у него бы просто не хватило денег). Вот тут-то все и началось.
Поездка, длившаяся больше года и охватившая целых шесть стран – Германию, Францию, Швейцарию, Италию, Австрию и входившую тогда в ее состав Чехию, дала Андерсену целительный глоток свежего воздуха. Друзья отмечали, что он стал солидным, женщины – что веселым и даже шаловливым, а это ли не верный признак того, что человек наконец «нашел свой поток»? Прямым же доказательством тому стал шумный успех «Импровизатора» (1935) – полуромана-полусказки об удивительной судьбе поэта на фоне упоительной, влюбившей в себя Андерсена на всю жизнь Италии. А «на сдачу» от «Импровизатора» в том же году родился первый андерсеновский сборник сказок.
2
По нынешним меркам эта цифра уже не так впечатляет, но здесь нужно учитывать время и место. Во-первых, добрая половина путешествий Андерсена пришлась на период, когда в Европе еще не было железных дорог и основным средством передвижения на дальние дистанции служил медленный и неудобный конный дилижанс. Во-вторых, в датском обществе того времени вообще было не принято покидать пределы родины, так что путешествующий датчанин был чем-то из ряда вон выходящим.
3
В той же «Сказке моей жизни» описан эпизод, когда юного Андерсена так растрогала сцена разлуки влюбленных в опере «Поль и Виржини», что он разревелся прямо в театре, и сердобольным соседкам по галерке пришлось скормить чувствительному юноше два больших бутерброда с колбасой, чтобы он наконец утешился.