Эмили умерла в конце декабря, а в начале января из Лидса приезжает доктор осмотреть Энн: простуда никак не проходит, затрудненное дыхание, боли в боку. Прогноз тот же — чахотка, у Актона Белла шансов выжить не больше, чем у Эллиса. Эскулап из Лидса отбыл, прописав рыбий жир, горячие компрессы и «покой, только покой». На этот раз рекомендации врача покладистой Энн строго соблюдались — и, понятно, не помогли. О том, что в горячие компрессы и рыбий жир больная не верит и готовится к худшему, свидетельствуют следующие строки из ее последних стихов:
A dreadful darkness closes in
On my bewildered mind
Oh let me suffer and not sin
Be tortured yet resigned30.
К весне Энн лучше не стало, но она загорелась идеей отправиться на море — морской воздух ведь показан при воспалении легких. И в конце мая 1849 года Эллен Насси и Шарлотта — она до последнего дня уговаривала сестру не ехать — выезжают с Энн в Скарборо, где она не раз бывала с Робинсонами. Шарлотта оказалась права, вскоре после приезда на морской курорт Энн в очередной раз стало плохо и, успев сказать Шарлотте, которая помогала ей сойти с лестницы: «Мужайся, Шарлотта, мужайся!», потеряла сознание и спустя несколько часов умерла. Умерла «веря в Бога, — как писала 4 июня Уильяму Смиту Уильямсу Шарлотта, — благодарная за то, что Он избавил ее от страданий, не сомневаясь ни минуты, что впереди ее ждет лучшая жизнь».
И была уже спустя два дня похоронена в приходской церкви Святой Марии, в Скарборо, так что Патрику никак было не успеть на похороны младшей дочери. Ему оставалось лишь молиться за упокой ее души, в то время как ее тело опускали в землю в семидесяти милях от Ховорта.
«Самое тяжкое испытание начинается с наступлением вечера, — пишет Шарлотта Эллен Насси по возвращении домой. — В это время мы обычно собирались в столовой, разговаривали… А теперь я сижу здесь одна. И вынуждена молчать».
Молчать и писать.
17
Но после трех смертей за девять месяцев ей не писалось — по крайней мере регулярно, изо дня в день, так, как бы хотелось.
«Она рассказывала мне, — пишет Элизабет Гаскелл, — что далеко не каждый день могла писать. Иногда проходили недели, даже месяцы, прежде чем она могла что-нибудь добавить к написанному. Но наступало утро, и она просыпалась, ощущая то, что должна была сказать. По ее словам, она видела продолжение своей книги. Оставалось лишь найти время для того, чтобы сесть и написать соответствующие сцены и вытекающие из них мысли».
Как бы то ни было, «Шерли» продвигается, лето 1849 года уходит на то, чтобы дописать и переделать написанное в конце предыдущего года и в начале нынешнего, когда Энн была еще жива. Написанное и уже отправленное Смиту Уильямсу и Джорджу Смиту с убедительной просьбой не скрыть от нее, если роман не нравится.
«Буду благодарна за самую нелицеприятную критику, — пишет она 4 февраля 1849 года в издательство. — Будьте же чистосердечны. Если вам кажется, что эта книга обещает быть менее интересной, чем „Джейн Эйр”, — так и скажите, буду трудиться дальше».
В течение месяца от издателей нет никаких вестей — плохой знак, однако в марте приходит обнадеживающий ответ: роман понравился. Понравился, за вычетом, во-первых, неубедительных мужских персонажей и, во-вторых, — первой главы, где викарии предстают не в самом благоприятном свете. Насчет мужских персонажей Шарлотта спорить не стала:
«Когда я пишу о женщинах, я больше в себе уверена».
А вот относительно первой главы, как и в случае с «Джейн Эйр», с издателями не согласилась:
«Викарии и их повадки списаны с жизни. Говорите, что хотите, джентльмены, но Истина выше, чем Искусство. „Песни” Бернса лучше, чем эпические романы Бульвера. Язвительные очерки Теккерея предпочтительнее тысяч тщательно выписанных картин. Пусть я невежественна, но позволю себе придерживаться этой точки зрения».
Уже потом в самом романе читаем:
«Обратите внимание, всякий раз, когда пишешь чистую правду, ее всегда почему-то называют ложью».
Сказано красиво, парадоксально, но как же тогда быть с готическими несообразностями в «Джейн Эйр», о которых уже шла речь?
В самом конце августа роман готов; может быть (и даже скорее всего), он не лучше «Джейн Эйр», но уж точно совсем на него не похож. Повествование ведется не от первого, а от третьего лица. Действие романа отнесено во времена наполеоновских войн и луддитских мятежей. Приемы готического романа уже не просматриваются:
«Если я все же снова начну писать, — пишет Шарлотта Льюису в январе 1848 года, — то в новой книге не будет того, что вы называете мелодрамой».