— Эти колокольчики, наверное, не звонили уже несколько десятилетий, — сказала нам Джейни Джун.
В глубине кухни декор начал меняться, становясь более темным и утилитарным. Там стоял длинный разделочный стол, поверхность которого была изрезана лезвиями ножей и потемнела от старых пятен. Шкафы закончились, уступив место полосам голой стены. К тому времени, как мы достигли другой стороны, все следы кухни исчезли, сменившись каменной аркой и рядом шатких ступенек, ведущих дальше под землю.
— Словно пещера, — сказала Джесс.
— Технически это подвал, — ответила Джейни Джун. — Хотя он определенно немного старомодный, но вы могли бы превратить его в очень полезное пространство. Из него получился бы потрясающий винный погреб.
— Я не пью, — сказала Джесс.
— А я предпочитаю пиво, — добавил я.
Улыбка Джейни Джун стала шире.
— Хорошо, что из него можно сделать еще кучу всего полезного.
Ее радостное отчаяние подсказало мне, что это был не первый ее тур по Бейнберри Холл. Я представил, как молодые пары вроде нас с Джесс приезжают сюда с радостным ожиданием, которое темнеет с каждой новой комнатой.
У меня же было все наоборот. Каждая странность, которую я находил в доме, только усиливала мой интерес. Всю свою жизнь меня тянуло к эксцентричности. Когда мне исполнилось шесть лет и родители наконец разрешили мне завести собаку, я обошел блестящих чистокровок в зоомагазине и направился прямиком к неряшливой дворняжке. И после того, как я сидел взаперти в квартире, настолько невзрачной, что она с таким же успехом могла быть невидимой, я жаждал чего-то другого. Чего-то с характером.
Когда тур по кухне закончился, мы вернулись наверх и направились в переднюю часть дома, где теперь горела люстра прямо в большой комнате.
— Она же не горела раньше? — спросил я.
На лице Джейни Джун играла нервная улыбка.
— Видимо, горела.
— А я уверен, что нет, — настоял я. — В доме какие-то проблемы с электричеством?
— Не думаю, но я все проверю.
Бросив еще один тревожный взгляд на люстру, Джейни Джун быстро провела нас в комнату справа от вестибюля.
— Гостиная, — сказала она, когда мы вошли в круглую комнату. Внутри было душно, в прямом и переносном смысле. Выцветшая розовая бумага покрывала стены, а покрытые пылью чехлы висели над мебелью. Одна из скатертей упала, открыв взору высокий стол из вишневого дерева.
Джесс, отец которой торговал антиквариатом, поспешила к столу.
— Ему же как минимум сто лет.
— Наверное, больше, — заметила Джейни Джун. — Большинство мебели принадлежало еще семье Гарсонов. Она все эти года оставалась в доме. И сейчас самое время сообщить вам, что Бейнберри Холл продается в таком виде. Включая мебель. Можете сохранить то, что хотите, и избавиться от остального.
Джесс задумчиво поглаживала поверхность стола.
— Продавцу вообще ничего не нужно?
— Ни стула, — ответила Джейни Джун, грустно покачивая головой. — Не могу сказать, что виню ее.
Затем она провела нас в так называемую Комнату Индиго, которая была на самом деле покрашена в зеленый.
— Сюрприз, я знаю, — сказала она. — Может, стены когда-то и были синими, но я сомневаюсь. Комнату назвали в честь дочки Уильяма Гарсона, а не цвета.
Джейни Джун указала на камин, который по размерам и размаху соответствовал камину в большой комнате. Над ним, тоже нарисованный на гладком кирпичном прямоугольнике, висел портрет молодой женщины в кружевном пурпурном платье. На ее коленях сидел белый кролик, которого она обхватила руками в перчатках.
— Индиго Гарсон, — сказала Джейни Джун.
Картина явно была написана тем же художником, что писал портрет Уильяма Гарсона. У обоих были одинаковые стили — изящные мазки, кропотливое внимание к деталям. Но если мистер Гарсон казался надменным и жестоким, то портрет его дочери был воплощением красоты молодости. Сплошные нежные изгибы и светящаяся кожа. Сияющая до такой степени, что едва заметный ореол окружал ее корону из золотых кудрей. Я бы не удивился, если бы узнал, что художник, кем бы он ни был, влюбился в Индиго, когда писал ее.
— У Гарсонов была большая семья, — продолжила Джейни Джун. — Жена Уильяма родила четверых сыновей, у которых тоже потом были большие семьи. Индиго была единственной их дочерью. Ей было шестнадцать, когда она умерла.