…и книги разгнутся, и Ветхий денми сядет, и судятся человецы, и Ангели предстанут, и земля восколеблется, и вся ужаснутся и вострепещут…
— Господи! — перекрестилась Маргарита. — Убереги нас от людей, зверей и от технического прогресса!
— Надо его обезвредить! — решил Кеша и вытащил вилку из розетки.
Аппарат свистнул тихонько и смолк. Все лампочки медленно погасли. Кеша снял его с пьедестала и низложил к пылесосу «Ракета» у подножия стеклянного стакана.
А Маргарита потом все эти послания втайне от Фимы преподнесла в дар Историческому музею.
— Да-а, братцы, — сказал мальчик. — Я вижу, коммерция — не ваш конек. Вы прямо заговорены от коммерческого успеха. И никакие Горние силы не в состоянии развеять эти чары.
— Просто Вселенная следует своим беззаботным, мистическим путем, непостижимым для человеческих существ, удел которых — пребывать в состоянии озадаченности, — ответствовал Кеша, даже во дни суровых испытаний не утративший своей проникновенной мудрости.
А впрочем, жизнь наша была ознаменована многими странными и прекрасными проявлениями Ведущей Руки.
Тихим вечером мы собрались за праздничным столом по случаю дня рождения моего бесконечно любимого прадедушки Тевеля, дедушки Серафима, мельника и хасида из деревни Корево. С мельничихой Розой они нажили восемеро детей, седьмым из которых был Даня — железнодорожник. Когда Тевель стал стареньким, Даня забрал его к себе на дачу в Загорянку. Тевель там крутил пейсы и постоянно молился — ночью и днем, как раввин Симеон, по Слову которого содрогалась Земля и слетались ангелы.
Казалось, он ничего не ел и никогда не спал, во всяком случае, никто не видел его спящим, а только — бодрствующим, ведущим непрестанный разговор с небесами. Он умер в пятьдесят втором году, за два года до моего рождения. Год шел високосный, и Тевель покинул этот мир именно 29 февраля, чтобы после его смерти с ним не было особых хлопот. Как, впрочем, и при жизни: Дане только пришлось принести ему из министерства папку с надписью «Материалы XIV съезда Коммунистической партии», чтобы сложить туда пожелтевшие, помятые, истрепанные листочки Тевелевых молитв. А то, не ровен час, кто-нибудь из гостей, которые съезжались на дачу, взял бы да и сообщил куда следует, какой у Дани отец бесперспективный строитель коммунизма.
— Кстати, вы слышали, — сказал Фима, — что депутаты Думы самым серьезным образом обсуждают предложение разделить население на перспективных и бесперспективных членов общества? Есть такая категория бесперспективных людей, они объявили, в том числе старики…
— Это Циолковский придумал — разделить человечество на перспективных и бесперспективных! — со знанием дела сказал Кеша. — Первым, он искренне считал, надо обеспечить нормальные условия жизни, хорошее образование, всяческие поощрения, а другим — даже запрещать размножаться, а то человечество придет в упадок. Вот план Циолковского по реорганизации жизни на Земле.
— Как бы таких великих подвижников, как наши Маруся с Кешей, пышущих перспективами, подающих надежды которую двадцатку лет, — заметил мальчик, — не отнесли ко второй категории…
— А вот я у этих подвижников, — говорит Фима, — давно собирался спросить, но все как-то не решался. Вы пенсию-то планируете получать? Ведь пенсионный возраст уже не за горами… В прежние времена у писателей и художников шел стаж в творческом Союзе. А теперь?
— Нам пенсия с Марусей не светит! — гордо произнес Кеша, сияющий и невозмутимый, как всегда. — Нам нужно заботиться о своем здоровье и творить. Художник, который собрался на пенсию, — в этом есть что-то курьезное!..
— Ну, подожди, — заволновался Фима. — Со старостью порой приходят немощь и недуги. Пускай художник получает пенсию, и…
— …и наконец засядет за картину, о которой мечтал всю жизнь, но писал трактористов и колхозниц со снопами? А вышел на пенсию и занялся абстракцией? Не-ет, если ты художник, — воскликнул Кеша с лихорадочным блеском в глазах, — то будь им от начала до конца! Иначе какой ты художник? Это ж герои все! Кустодиев ездил в инвалидной коляске и все-таки писал картины!.. Митрохину было за девяносто, он месяцами лежал в больнице — перед глазами одни пузырьки с лекарствами, — он рисовал пузырьки до последнего вздоха. И все в них было, в этих его пузырьках, — и жизнь, и судьба! Дега — ослеп, не мог заниматься живописью — слепой! Он взялся лепить скульптуры. Пикассо — девяносто лет — вообще не помнил ничего, впал в детство, но продолжал писать картины. А Репин — у него была какая-то болезнь рук, так ему кисточки сделали специальные, он их привязывал к рукам и рисовал. Да если б все великие художники сидели и раздумывали, какая у них будет пенсия, они бы напрасно разметали свои дни!