Казалось, все вокруг — начиная с камня и кончая облаком, отозвалось на появление луны в темной кроне сосны каким-то странным, почти звенящим присутствием. И прямо на глазах начало сбываться, о чем Маргарита вечно просит у вышних сил: земли плодоносие, воздуха благорастворение и благословение на все благие дела и начинания наша.
— Хорошо так сидеть на обрыве, — с воодушевлением сказал Кеша мальчику, — и знать, что под тобой находятся остатки древних живых существ, животных и расте-ний — гигантских папоротников, ихтиозавров, мамонтов, саблезубых тигров…
И радостно прибавил:
— До чего все-таки Земля удивительная. И тебе повезло родиться на этой Земле человеком.
Пьяный Фрэнк Синатра покоился в легкой истоме, в белоснежном костюме, под серебристыми облаками. Нежная темень сгущалась, окутывала побережье. Мальчик задумчиво глядел на воду, обхватив коленки, облокотившись спиной на теплый ствол сосны.
— Прямо как на твоей картине, — ласково сказал Кеша, — где луна восходит над скалами и черной водой…
— В говно вляпался, помню, когда ее рисовал, — ответил мальчик.
Так они сидели под Древом Просветления, а люди, свободные от всяких дел и забот, прогуливались вдоль берега. Многие ротозеи приехали из окрестных районов. Сотня добрых знакомых Коли Елкина, полсотни журналистов, к ночи вся набережная, полная музыки, цветов, смеха, была запружена зрителями.
К луне никто не проявлял интереса. Публику привлекали разные фрики, девиантные личности, сумасброды. Вниманием телевизионщиков полностью завладел Борька Мордухович со своим неизменным фокусом — он привязал газовую горелку между ног и, голый, в шапке Деда Мороза бегал по пляжу, обдавая всех природным жаром своего пламени. Некоторые запускали из штанов петарды, некоторые просто ходили без штанов.
У газетчиков самую большую популярность снискала инсталляция Понома-рева — ржавый корабль, стоящий на приколе: там наливали, и наливали основательно. Как только кто-нибудь из журналистской братии поднимался на мостик, к нему выходил стюард с подносом, где плескались налитые в бокалы муранского стекла виски, шампанское, водка и соки. Про эту работу написали все газеты. Бокалы украли на второй день.
А вот Кешину луну никто не заметил. Пока светло — ее было не видно, а к вечеру, когда окончательно стемнело, она засияла во все лопатки, — но зрители и художники были такие пьяные, что подумали — настоящая. Ни один журналист с микрофоном или видеокамерой, да хотя бы с тощим блокнотиком, не приблизился к Иннокентию. Не подрулил ни один бизнесмен. Босоногие братья-художники в соломенных шляпах с обвисшими полями, не оборачиваясь, проносились мимо, даже Борька Мордухович, и тот наконец вернулся к своим папиросам и своим разговорам об экзотических странах за бутылкой вина в кабаке.
Только Фрэнк Синатра, спавший неподалеку, открыл глаза, вдруг смотрит — над ним сияют две луны (вторая как раз выглянула на миг из облаков!), причем в разных фазах. Он даже перекрестился.
— Ни хера себе! — сказал удивленно Фрэнк и опять заснул.
У кромки леса горели желтые огоньки, двери и окна ресторанов были чуть приоткрыты, оттуда слышались музыка, голоса, неслись неаполитанские песни, кто-то перебирал унылые струны.
Лужайки опустели, дальние березовые рощи погрузились во мглу, в зарослях боярышника и барбариса гасли долгие подмосковные сумерки. Защелкал соловей. Пахло вечерними цветами, ночной фиалкой, медуница усиливает к ночи свой аромат, и такой есть цветок — табак. Он особенно нравился Кеше в детстве у мамы в огородике на Урале. Сыро стало, свежо, какой-то вдруг заклубился по волглой траве туман. И в густой листве заквакали древесные лягушки.
— Все, — сказал Кеша мальчику. — Это провал. Они вообще меня, как деятеля искусств, не воспринимают. Даже виски никто не попотчевал, — и, закинув голову, подперев подбородок, устремил взгляд ввысь, на свою персональную луну, а она пылала в кроне сосны, чуть ли не за облаками, отражаясь янтарным светом в Химкинском водохранилище.
Запах дыма от плиты деревенского ресторана смешивался со вкусом ветерка, плеском еле уловимой прибрежной волны. Кверху дном лежали на берегу разноцветные «оптимисты». В приколоченные к причалу автомобильные покрышки торкались голубыми носами «Скоморох» и «Снарк», тяжелой мачтой качала крейсерская яхта «Аралия», четко очерченные, словно гравюры Питера Брейгеля-старшего.
К этой флотилии Коли Елкина в свете нашей луны бесшумно приближался благородных очертаний призрачный корабль длиною около восьмидесяти футов от носа до кормы, немного сплюснутый по краям, словно его только что откопали из могильного кургана в Ютландской Долине Королей. Изогнутая голова змеи и резьба украшали горделивый нос корабля, пенилась вода под ударами сотен весел, пронзающих синеющую гладь…