— Восемьдесят, — отвечал Серафим, — это такой юбилей, когда ты и космос — и больше ничего…
Яви им, Господи, милость и отраду, благоволи даровать им ситцевую милость свою. Возраст, сами понимаете, то прихватит сердце, то давление… Недавно Рита пришла к врачу:
— Я заметила, — говорит, — если вдруг подскакивает давление, то его можно снизить, начав рыдать. Вот смерьте мне давление — какое у меня сейчас? Сто девяносто? Тогда давайте я сяду и буду у вас рыдать.
— Ну, рыдайте, — сказала ей участковый терапевт.
— Я села и стала рыдать, — рассказывала потом Рита. — Я прорыдала три минуты, и мне они показались часом. Я говорю: может, хватит? Уже три минуты. Она отвечает: нет уж, рыдайте пять!
Измерила снова — давление снизилось до ста шестидесяти.
— Ничего себе! — доктор так и ахнула. — Ну, можете рыдать, если хотите!..
Мы сидели в неподвижной точке вращающегося мира, Фима с мальчиком смотрели телевизор — кубок европейских чемпионов «Спартак» — «Арсенал» — и грызли семечки, которые жарила Тася.
— Все мое детство папа заставлял меня жарить семечки, — вздохнула она, помешивая их деревянной лопаточкой на сковородке. — Стоишь и жаришь часами, не отходя от плиты.
— Как же у вас тут плохо телевизор берет! — переживал Серафим.
Среди мельтешащих полосок и «снежной» крупы бегали черно-белые фигурки футболистов. Мяч почти не виден. Но Фиме и этого довольно, чтобы понять, что «Спартак» безнадежно проигрывает.
— Боже мой! — чуть не плакал Серафим. — Какие у нас были раньше игроки! Старухин — он играл головой! Так играл головой! Никто так не играл головой, как Старухин. Болельщики ходили смотреть — специально, как играет головой Старухин. Это было сильное зрелище. Пусть земля ему будет пухом.
Тут «Спартаку» англичане вкатили очередной мяч.
— Ой-ой-ой! — закричал Серафим. — Бобров! — воскликнул он, и глаза его засверкали. — Встань из могилы, покажи им, как надо играть!
Мы с Кешей, светясь от счастья, прохаживались из комнаты на кухню и обратно.
— Стоящая квартира, крупногабаритная, хотя и однокомнатная, — говорил Кеша. — Кухня — девять метров, а могла бы быть и шесть. Просторный коридор. Жалко, темной комнаты нету.
Он постучал по стене и прислушался:
— Гипсокартон хорошего качества. Обои будете клеить или красить водоэмульсионкой? Я бы покрасил! Причем все стены — в разные цвета. Но это пустяки. Главное — высокие потолки и большие окна.
— А давайте выпьем за тех, — предложил Фима, — кто помог нам приобрести эту уютную квартиру. Прежде всего мне хочется вспомнить добрым словом Кешину луну, которая вновь погрузилась в суп земной, откуда она когда-то вырвалась и обрела самостоятельное сияние.
— Так и представляю ее, — задумчиво сказал Кеша, — аккуратно лежащую на коралловом рифе, среди водорослей и актиний, вокруг раки-отшельники справляют тризну, а медузы поют ей свои псалмы. Жалко, что невозможно включить ее на глубине тысячи метров — представляю, какое было бы зрелище!
— Ничего, — успокоил его Серафим. — Пройдет несколько лет, ее найдут и поднимут со дна океана, как нашли самолет Экзюпери. Починят и поместят в музей. В Японии такая уйма музеев, что им раз плюнуть — создать еще один. Японцы назовут его Музей Утонувшей Луны. А Ивана Андреича назначат директором. Он этого достоин.
Все встали и подошли к окну. Стеклопакеты были тройные, из белого пластика последнего поколения. Огромные, от пола до потолка, они являли нам во всем великолепии пустынные серебристые лунные пейзажи, само Море Спокойствия простиралось перед нами, темное лунное море, покрытое морскими базальтами, освещенное ровным солнечным светом.
Справа возвышались горы космонавта Андерсена, а перед окном пролегала трещина, которая рассекала дно кратера и терялась где-то вдали, у горизонта.
Пейзаж обрывался и начиналось небо, как виноградная черная краска с мириадами светящихся косточек — звезд. Мы не узнавали ни одного созвездия, этот звездный атлас нашей семье был полностью незнаком, будто сумасшедший сеятель шагал за плугом и хаотически сыпал зерна. Лишь Млечный Путь выглядел привычно, и мы обрадовались ему как родному.
Неожиданно край неба окрасился голубым. Голубое свечение становилось ярче, сильнее, пока не хлынуло, как цунами, сокрушая дамбы, и не затопило Море Спокойствия, заливая синевой каменистую лунную поверхность. А из-за горизонта выкатилась огромная планета и стала подниматься над Луной, как исполинское голубое солнце.
Вся в очертаниях материков, до боли знакомых с детства, прошитых руслами рек, течение которых несет нас к иным берегам, растительным и животным мирам, скольжение тонкого в грузное, прозрачности в мутное, плоть Земли и образы Неба всходили над нами, напоминая о той прекрасной поре нашей жизни, когда мы все вместе, плечом к плечу, копили на новую квартиру, забывая про время, хлеб и воду.