Мария Петровна сидела в низенькой комнате тюремной канцелярии, украшенной портретом государя императора, и читала приговор. Начальник тюрьмы, лысоватый, угрюмый, придвинул чернильницу, попросил расписаться. Аккуратно промокнул тяжелым прессом, рассмотрел завитки, поставленные Ясневой. Размеренным жестом достал из кожаного портфеля новую бумагу, положил ее перед осужденной.
…Ясневой как лицу, состоявшему под гласным строгим наблюдением, воспрещено, на общем основании, жительство в обеих столицах, С.-Петербургской губернии без срока, причем ограничение это может быть снято впоследствии по удостоверении местными властями ее безукоризненного поведения.
Начальник тюрьмы указательным пальцем провел черту. Мария вновь расписалась и поднялась. Значит, ссылка…
Вернувшись в камеру, Мария долго сидела на койке. Неподвижно глядела на каменный пол, натертый графитом до блеска. Кажется, на полу вода, в которой отражается вся неприглядная обстановка: железная койка, кривоногая табуретка, шаткий стол. Кто-то из арестованных, проведя в камере пять лет, тщательно отполировал камень, спасаясь от безумия.
Она тихо подошла к стене и, вынув из рукава арестантского бушлата гвоздь, начала по памяти решать алгебраические задачи.
Резко ударила форточка. Часовой просвистел. Вызвал дежурного офицера, показал на стену, разрисованную формулами. Дежурный офицер, небритый, неряшливый, хрипло сказал:
— Заниматься математикой и чертить стены, казенное имущество, по инструкции не полагается!
— А что полагается? — насмешливо спросила Мария, не выпуская гвоздя из тонких пальцев.
Офицер молча повернулся, хлопнул дверью. Загремел замок. Шаги удалялись. Мария села на койку, подавляя раздражение. «Что ж! Не плохо бы размяться». Подошла к окну, едва светящемуся сквозь лохмотья паутины. Глубоко вздохнула, широко разведя руки, выдохнула. Вдох-выдох… Вдох-выдох… Наклонилась, достав руками до скользкого пола. Голова чуть кружилась, ноги побаливали. «Дуреха, как ослабела… Возможно ли так запускать гимнастику?!» И опять наклон, наклон…
Хлопнула форточка. Часовой кашлянул. Мария повернулась лицом к двери, не прекращая гимнастику. Часовой поднес ко рту свисток, болтавшийся на шнурке. Дежурный офицер явился неохотно. В камеру не заходил, лишь прокричал в форточку, сдерживая зевоту:
— Заниматься гимнастикой по инструкции не полагается… Приказываю прекратить!
— А что полагается?! — распрямилась Яснева.
И опять захлопнулась форточка. Ржаво завизжала задвижка. Опять отдалялись шаги. Мария вытерла холодную испарину, прислонилась к столу. Взяла железную кружку, сделала несколько глотков. «Что ж! Отдохну… Сердце зашлось!» Она легла на койку, отвернулась к стене. Смотрела на расщелины, заляпанные глиной, словно заплатами, разгадывала фигуры, проступавшие поверх побелки. Сквозь дрему услышала свисток надзирателя, грохот запоров, раздраженный окрик:
— Спать должно, обратясь лицом к двери! — Дежурный офицер помолчал и уныло добавил: — По инструкции прятать руки под одеяло не положено!
Мария приподнялась, приложив платок к губам, сдерживая кашель, спросила:
— А что полагается?
Офицер повернулся на каблуках, вышел. Сердце девушки колотилось, ее душил гнев. Откашлявшись, вытерла кровь на губах. Сбросила одеяло, пропахшее мышиным пометом. Осторожно достала из-под подушки крошечные шахматные фигурки, сделанные из хлебного мякиша. Завести шахматы посоветовал Заичневский. Расчертила хлебным катышком стол на квадраты и начал расставлять фигурки. Конечно, требовалось изрядное воображение, чтобы в этих уродцах признать шахматных бойцов. Особенно нелепа королева. Белый хлеб в тюрьме — большая редкость. Пока-то соберешь шахматное войско! Спасибо добросердечной купчихе за крендель в воскресный день. Тогда разом закончила лепку. Шахматы она любила. Как часто, учительствуя в деревне, под вой ветра и стоны вьюги, разучивала партии с испанской защитой. Бережно передвигая фигуры, начала игру. Очарование разрушил офицер. Увлекшись, не заметила, как он подкрался:
— Играть в азартные игры по инструкции не полагается! Офицер протянул руки, чтобы взять шахматы. Покориться!
Яснева рванулась, сгребла их, запихнула в рот. Офицер сердито шевелил рыжими усами. Размеренно покачивался с пятки на носки. Арестантка торопливо заглатывала последнюю порцию. Смотрела уничтожающе, зло. Офицер вышел. Опять щелкнула форточка. Девушка скрестила руки на впалой груди и, не отрывая глаз от проклятой форточки, запела: