— Не усидел… Здесь такое веселье! — Владимир поклонился, быстро подошел к матери, нежно поцеловал ее руку.
Яснева пытливо рассматривала Владимира, о котором так была наслышана. Наконец-то довелось познакомиться, а то все его не заставала дома. Крепкий, сильный. В простой косоворотке, подпоясанной толстым витым шнуром. Карие глаза с огоньком. Высокий лоб. Выглядел он старше своих лет.
— Вот и славно! Как поработалось, Володюшка?! — ласково спросила Мария Александровна, укладывая вязание в корзину для рукоделия.
— Спасибо, мамочка! Хорошо! — Владимир подошел к Ясневой, изучающе взглянул на нее: — Надолго к нам?
— От меня не зависит… Под гласный надзор на два года. Привлекалась по делу Заичневского.
— Якобинка?! — сразу же заинтересовался Владимир. — Мы должны о многом поговорить. Это очень интересно… С якобинцами не встречался…
— О многом хочется поговорить и мне! — значительно заметила Мария, не отрывая глаз от своего собеседника.
— Все разговоры после чая! — Мария Александровна решительно замахала руками. — Прошу к столу…
— Значит, вы якобинка?!
— Да, якобинка, и притом самая убежденная!..
Они шли по сонным улицам города. Яснева и Ульянов. Светила луна, полная, яркая, как в первые дни новолуния. Скованная морозцем земля похрустывала под ногами. Мария поглубже надвинула котиковую шапочку, прижала муфту. Владимир осторожно вел свою собеседницу под руку.
За чаем у Ульяновых засиделись. Владимир разговаривал мало. Сражался со стариком Долговым в шахматы, был задумчив. Начали прощаться. Мария Александровна, взглянув на часы, всплеснула руками: как доберется до дома девушка! Время позднее, на улицах полно пьяных, да в темноте и ногу сломать недолго… Владимир вызвался проводить ее. Мария обрадовалась. На разговор она возлагала особенные надежды.
— Проклятое земство! До какого состояния довели город: улицы залиты грязью, перерыты канавами, а купчины ставят царям монумент за монументом! — сердито сказала Мария, держась за руку спутника.
Они остановились на краю канавы, разделявшей улицу, неподалеку от Струковского сада. Ноги девушки скользили по замерзшим комьям глины.
— Ни конки, ни трамвая, ни зеленого кустика — ничего не увидишь в современном «Чикаго»! Все забито «минерашками», а попросту там водку продают… В Думе двадцать лет мусолят закон о прокладке водопровода! Даже милейший Долгов, земец и либерал, возмущается.
— В Думе занимаются безвредным для государственного строя лужением умывальников! — Владимир помолчал и с сердцем добавил: — Народного бедствия стараются не замечать!
— Чему удивляться?! Всего лишь десять лет тому назад на Троицкой площади стоял эшафот с позорным столбом… Средневековье! На грудь жертве привязывали доску, и пьяный палач в красной рубахе брал в руки кнут… — Голос Марии дрожал от возмущения. — Хозяйка моя с ужасом вспоминает по сей день… Нас спасет революция.
Владимир молчал. Карие глаза в темноте казались почти черными. Мария говорила с жаром:
— Революцию начнет молодежь. Народ поддержит. Россия должна покончить с вековой спячкой и развить капиталистическое производство.
— Значит, в России нет собственного капиталистического производства?! А полтора миллиона рабочих?! — парировал Ульянов.
— И все же у нас нет собственного производства… Нет противоречий, нет тех условий, которые позволили бы оторвать мужика от земли! — горячилась Мария. — Народники…
— Народники фарисейски закрывают глаза на невозможное положение народа, считая, что достаточно усилий культурного общества и правительства. — Владимир, заметив протестующий жест девушки, повторил: — Да, и правительства, чтобы все направить на правильный путь. Некие господа, от которых вы впитали эту премудрость, прячут головы наподобие страусов, чтобы не видеть эксплуататоров, чтобы не видеть разорения народа.
— Вы неправы!
— Прав! Позорная трусость, нежелание понять, что единственный выход в классовой борьбе пролетариата, того пролетариата, рождение которого вы не признаете. Когда же об этом говорят социал-демократы, то в ответ — непристойные вопли… Нас упрекают в желании обезземелить народ! Где пределы лжи?! — Ульянов снял фуражку и обтер высокий лоб платком.
Мария слушала напряженно, заинтересованно. Двадцать один год! Однако…
— Михайловский острит, обливает грязью учение Маркса. С видом оскорбленной невинности возводит очи горе и спрашивает: в каком сочинении Маркс изложил свое материалистическое учение?! Выхватывает из марксистской литературы сравнение Маркса с Дарвином и, жонглируя, вопрошает: «Несколько обобщающих, теснейшим образом связанных идей, венчающих целый Монблан фактического материала. Так где же собственная работа Маркса?!» — Голос Ульянова зазвенел от негодования. — А метод Маркса, открытый им в исторической науке?! Слона-то он и не приметил!