Степан Балмашев, сын известного народовольца, в городе появился недавно. Он был студентом Киевского университета, в числе тех 183, отданных в солдаты «за участие в сходках и беспорядках, учиненных скопом». Балмашева заслали в полк, расквартированный в Смоленской губернии. Солдатчины не вынес, тяжело заболел, к тому же открылась чахотка… Балмашев получил по болезни отпуск и возвратился в Саратов. Жил уроками. На беду, отец его вновь попал в ссылку в Вятскую губернию и помогать больному сыну не мог.
Балмашев снял студенческую фуражку с зеленым бархатным околышем, зажав ее в руке, распахнул поношенную шинель. «Нуждается, очень нуждается! — подумала Мария Петровна, не отводя пытливых глаз. — Да и болен…»
— Нас отдавали в солдаты… Теперь иное время. Цивилизация! — Балмашев иронически улыбнулся. — Ника-милушка эшелонами гонит студентов в Сибирь! Вот она, награда за свободомыслие. Хорошую песенку услышал… Хотите?..
Балмашев вопросительно поглядел на Марию Петровну, прислонившуюся к спинке скамьи. Помолчав, она задумчиво заметила:
— Да… В Сибирь прошло уже несколько поездов — и в каждом арестантские вагоны. Увозят студентов. Даже либералы возмущены. Только, Степан, пули — не лучший путь борьбы… Убили министра Боголепова. Что ж? Карповича замуровали в Шлиссельбурге…
— Вы знаете другой путь борьбы?! — запальчиво перебил ее Балмашев. — Если циркуляр подписывает Сипягин, если отправкой в Сибирь ведает министерство внутренних дел, то министр Сипягин понесет наказание… Негодяи должны знать, что действия их безнаказанными не могут оставаться!
Мария Петровна с грустью смотрела на его разгоряченное лицо.
— Слышали, как отправляли студентов в Москве?! В Сибирь гнали университетских добрую сотню. Перевезти политических из Бутырок — дело не легкое! Изменили даже порядок отправки. Раньше на партию уголовных разрешалось двое политических, а теперь идут специальные составы. К вечеру в «сборную» Бутырок сводили политических. Шум, крик, неразбериха. За порядком следил губернатор! Злоумышленников, студентов в тужурках, сквозь строй полицейских проводили к тюремным каретам. — Балмашев поморщился, словно от зубной боли. — Каторжники казались безобидными детьми в сравнении со студентами!
— Откуда все эти подробности, Степан? — спросила Мария Петровна, желая дать ему время успокоиться.
— Слухами земля полнится! Студентов усадили в кареты… Оконце с решеткой на крыше… Карета — гроб, вернее, фура собачников! На козлах — конвой! За городом арестантов погрузили в товарные вагоны. Духота, смрад! Конвойный офицер словно оглох, когда его попросили открыть окна. Тогда студенты пригрозили разбить стекла кандалами…
Мария Петровна слушала молча. Саратовский комитет поручил ей передать деньги, теплые вещи…
На станции появились усиленные наряды полиции. Цепью выстраивались вдоль перрона, оттесняя публику к зданию вокзала. Мария Петровна поднялась, подошла к городовым.
— Разве не дозволено встречать московский поезд?! — гневно спросила жандармского ротмистра.
Ротмистр, в длиннополой шинели, перетянутый портупеей, повел плечами, посмотрел нагловатыми черными глазами и ответил скороговоркой:
— Завтра, мадам! Завтра… Проходите… Освободите помещение.
Балмашев зло рассмеялся. Действительно, бравый ротмистр усердствовал не в меру.
— Мои родственники приезжают сегодня… Завтра они будут за Уралом… Не потешайте людей своим прилежанием!
— Слишком много родственников развелось! — огрызнулся ротмистр.
Мария Петровна, вскинув голову, демонстративно прошла сквозь цепь городовых. За ней студенты, курсистки. Цепь смяли. Публика стала на краю перрона, нетерпеливо поглядывая на стальные рельсы, сливавшиеся вдали. Возвышалась красная водокачка с деревянной вышкой. Тоскливо перекликались рожки стрелочников. Издалека донесся густой гудок паровоза. Все пришли в движение. На лацканах пальто, на шинелях, на тужурках заалели красные банты. Из крохотных муфт курсистки вынули букеты первых подснежников. Появился дежурный в форменной тужурке, на серебряном шнуре болтался свисток.