Над паровозом клубился кольцами дымок. Слышалось тяжелое сопение. Прогромыхав колесами, выпуская струи пара, поезд замер у перрона.
К вагону третьего класса кинулась толпа. Запыхавшись от быстрого бега, Мария Петровна схватилась руками за холодные решетки. Приблизила лицо к стеклу. Все они, обросшие, запыленные, сливались для Марии Петровны в одно лицо — смеющееся, белозубое, озорное…
— С каких факультетов? — громко прокричали из-за ее спины.
— Химики!
— Технологи!
Городовой саженного роста шагнул к вагону. Мария Петровна, вцепившись в решетку, просила:
— Товарищи, опустите окна! Здесь для вас передачи! — И, повернувшись к жандарму, прибавила: — Мой брат в этом вагоне… Нужно отдать теплые вещи, провизию…
Окно опустили. Но у окна торчали стражники, из тех, кто сопровождал студентов в Сибирь. Незадача! Но что это?! Стражник получил увесистый толчок от веснушчатого студента. Ура! Стражника оттащили. В окно полетели свертки, книги, пакеты с продуктами.
— Господа! Господа! Прошу от поезда! — Ротмистр широко раскинул руки. За ним все тот же городовой саженного роста.
— Гоните прочь царских опричников!
— Долой рабов!
Вагон грохотал. Ротмистр засвистел. Из вагона, в котором нарастал шум, высунулось почти до половины молодое веснушчатое лицо. «Староста», — решила Мария Петровна.
— Песню! Песню! — стараясь перекричать гул, посоветовала она.
Студент понял, засмеялся, поднял руку и запел сочным баритоном:
Дружно вторил вагон. Песню подхватили на перроне:
Городовые испуганно забегали! Скандал! Политический скандал! Песня, революционная песня! В окне вагона рядом со студентом вырос конвойный офицер. Черноусый, со сросшимися бровями. Начал уговаривать веснушчатого студента. Тот отрицательно встряхивал головой. Потом неохотно поднял руку. Песня смолкла. В неожиданной тишине лишь вздрагивал стальным телом паровоз.
— Господа! Прошу прекратить пение! Очень прошу! — выдавил конвойный офицер.
— При одном условии, — заметил весело студент, — городовые будут удалены от вагонов… Нам предоставят возможность проститься по-человечески с родственниками!
— Только без эксцессов! Господа, без эксцессов! — простонал ротмистр, не вытерпел и добавил ядовито: — Родственники в каждом городе, на каждой станции.
Мария Петровна видела, как отступили городовые, освобождая место у окон, как ретировался конвойный офицер. Она встретилась взглядом с глазами городового саженного роста, злыми, ненавидящими.
— Спасибо! Спасибо, братья по борьбе! — кричал веснушчатый студент. — Нас частенько на запасные пути принимают! Только шила в мешке не утаишь! И на запасных ждут! Саратовское начальство сплоховало, приняло на первый путь…
— Товарищи! — кричал рабочий в засаленной брезентовой куртке. — Товарищи!
Лицо его Мария Петровна разглядела плохо. Черное, замасленное. Выделялись сверкающие глаза, в густых ресницах. Метался по перрону разгневанный ротмистр. Шныряли шпики. Свистели городовые.
— Мало вас, голубчики! Народ-то уж очень темен! — шепелявил купец, схватив студента за руки.
— Ничего, папаша! Светлого народа с каждым днем становится больше!
— Неужто законы, окромя царя, будет Дума издавать!
— А как же, браток, с царями-то?! — доносились до Марии Петровны отрывки разговоров. Она передала пакет с деньгами, получила письма для отправки, и теперь среди этого грохота и гвалта осматривалась по сторонам. Кланялись женщины низко, отрешенно, как издавна на Руси кланялись арестантам. К начальнику станции подбежал ротмистр. Зло что-то выговаривал. Начальник взглянул на часы, недоуменно развел руками. Сдвинув на затылок фуражку, поднял вымпел дежурный. Паровоз дал слабый гудок. Загромыхали буферные тарелки. Поезд откатился назад, словно собираясь с силами, и упрямо застучали колеса. Степан Балмашев, размахивая фуражкой, бежал за вагоном.
Мария Петровна долго стояла на перроне и смотрела вдаль удаляющимся красным огонькам.
Адъютант великого князя
Апрель. На Невском прогуливались столичные франты. Короткое пальто, узкие брюки со штрипками. Проносились пролетки с закрытыми верхами по случаю ненастной погоды.