Василий Семенович снял пенсне, обхватил голову руками. Вечером перед сном он обнаружил в почтовом ящике письмо, в которое вложена прокламация. Единственное показание Балмашева и последнее слово на суде, написанные на тонкой папиросной бумаге фиолетовыми чернилами. Выстрел Балмашева всколыхнул Саратов.
Голубев хорошо знал Балмашева, с отцом которого дружил. Мальчик… Худощавый… Больной… И вдруг стрелял с таким удивительным хладнокровием! А что изменилось?! Ничего! Министр уже назначен, а Балмашев казнен в Шлиссельбурге! Голубев перевернул прокламацию, торопливо начал читать последнее слово обвиняемого… Последнее…
Я получил прекрасное воспитание — в том смысле, что от меня никогда не скрывали правду и с малых лет приучали любить правду. Мой отец был за правду сослан. Я с трудом кончил гимназию, так как мне были ненавистны та ложь и фальшь, в которой нас держали. Я поступил в университет и стал деятельно заниматься пропагандой между товарищами, стараясь привлечь их к революционной деятельности. Меня исключили из университета. Я стал заниматься пропагандой среди солдат. И тогда-то я убедился, что одними словами ничего не поделаешь, что нужно дело, нужны факты. У меня явилась идея убить одного из тех людей, которые особенно много причиняют зла. Я обещал вам открыть на суде сообщников своих. Хорошо, я их назову — это правительство. Если в вас есть хоть капля справедливости, вы должны привлечь к ответственности вместе со мной и правительство.
Привлечь к ответственности правительство! Василий Семенович сбросил плед, которым были укутаны его ноги, поднялся. Нет, он не верил, вернее, давно потерял уверенность в возможность силой вырвать у правительства уступки. Нужно с правительством как-то договориться, используя легальные формы борьбы… Довольно безрассудных жертв! Довольно!
Невысокий дом в три окна, где поселился Василий Семенович, стоял на углу Соборной и Малой Сергиевской. Парадное под резным навесом. Окна в нарядных наличниках. Дом оказался удобным. Большие светлые комнаты с высокими потолками. Кафельные печи в зеленых цветах.
Под кабинет Василий Семенович оборудовал угловую комнату с двумя окнами, затененными липами. Между окон в простенке старинный письменный стол. Глубокое кресло, столь любимое для отдыха. Шкафы с книгами. Дом казался ему таким удобным еще и потому, что на Малой Сергиевской находилась земская управа, а он — секретарь управы. К кабинету примыкала детская. Леля и Катя… Мария Петровна пыталась перевести детскую в более тихие комнаты, выходившие во двор, но Василий Семенович не разрешил. Девочек любил самозабвенно. Леля и Катя… После пяти лет ссылки, голода и лишений — наконец-то семья, собственный угол, приличное содержание. Хотелось жить спокойно, заниматься работой, семьей… К тому же ссылка его напугала. Кто он? Песчинка в грозном океане. Его сотрут, раздавят… Чернышевский, не ему ровня, провел на каторге семь лет, из которых два года был закован в кандалы! Два года в Петропавловской крепости в ожидании суда, семь лет каторги и двенадцать лет ссылки!.. Более двадцати лет неволи!
Сразу же после переезда в Саратов Василий Семенович повел Марию Петровну на Воскресенское кладбище. Там в скромной часовенке из разноцветных стекол, заставленной железными венками, погребен великий Чернышевский. У часовенки отдыхала Ольга Сократовна, его жена, все еще красивая женщина.
Мария Петровна низко поклонилась Ольге Сократовне. Обнажил голову и Василий Семенович. Ольга Сократовна не удивилась. Могилу Чернышевского посещали многие. Она ответила на поклон, поблагодарила за белые розы. Притихшие, они отошли в глубину кладбища. Молчали, взявшись за руки.
С особым чувством они выбирали дом на Соборной улице. Здесь умер Чернышевский, возвратившись из изгнания. Вернее, дом выбирала Мария Петровна. Условие одно — дом должен иметь два выхода. Василий Семенович сразу понял его назначение. Он искал покоя, тишины, она — борьбы, бури. Он возлагал надежды на земцев, на легальные формы, она — на революцию, на партию. Так разошлись их пути? Где? Когда? Он не смог бы ответить. В сердце его поселилась тревога.