— Сволочи — фараоны! Зазнались! Поквитаемся! — не успокаивался Воеводин.
Как хорошо быть вместе с друзьями… Арест, неволя, суд, тюрьма — все не страшно, когда рядом друг! А она — в стороне! Жадными глазами впитывала происходящее. Главное — запомнить, переслать материалы в «Искру» к Ленину, тогда саратовская демонстрация, избиение арестованных станут фактом общероссийского значения.
— Держись, братва, не унывать! Нас еще по городу поведут в тюрьму! Новая демонстрация может получиться! — поддерживал друзей Воеводин.
Марии Петровне показалось, что он так громко кричал специально для нее. Она перегнулась через перила, лицо просветлело.
Кондитерская Жана
В кондитерской Жана на углу Соборной площади непривычно шумно и людно. Мария Петровна с трудом отыскала свободный столик и усадила своих девочек: благо кондитерскую посещали частенько и семью Голубева, секретаря земской управы, здесь знали.
Василий Семенович не одобрял желания жены провести часок в кондитерской, да из дома выбрались с трудом. Сквер Липки, вытянувшийся подковой, полиция закрыла. Около недостроенного памятника Александру Освободителю — в каре полиция, вдоль Немецкой улицы — шпалерами войска. Мостовая, зажатая солдатами и полицейскими, непривычно пустынна: ни извозчиков, ни конки, ни пешеходов. Казалось, весь Саратов высыпал на улицы. Даже Архиерейская усадьба, желтое двухэтажное здание, ломилась от публики. Молодежь висела гроздьями на балконах, на подоконниках музыкальной школы Экслера. А крыши… Удивительно, как они выдерживали: не только молодежь, но даже люди весьма солидного возраста торчали с полевыми биноклями.
Мария Петровна, обычно столь невозмутимая, волновалась. Василий Семенович знал ее хорошо. Волнение проглядывало во всем: и в том, с какой нежностью обращалась с девочками, и в замедленной речи, и в нарочитой неторопливости движений. Да и одета щеголевато. Модный сиреневый жакет, отделанный белкой. Английская шляпа с круглыми полями. Сумка крокодиловой кожи. Говорила нараспев и только по-французски. Обычно она щегольством не отличалась… Сколько пришлось пережить, когда утром она ушла на Верхний базар! Конечно, всего Василий Семенович предположить не мог, но из прокламации явствовало, что демонстрация назначена на Соборной площади в двенадцать часов. Откуда было знать, что партийный комитет, боясь провала, назначил местом сбора Верхний базар, на который и отправилась Мария Петровна. Покупки жены явно затянулись. Пришла она во втором часу, возбужденная, с пустой корзиной, потеряв платок. Пришла и сразу потребовала, чтобы вся семья собиралась в кондитерскую Жана. Василий Семенович поначалу отказался. По городу ползли слухи об арестах, об избиении демонстрантов, но Мария Петровна сдвинула густые брови, и он понял — спорить бесполезно. Уйдет одна! У резной ограды Липок торчал городовой, на калитке — замок! Пришлось пробираться мимо Нового собора Александра Невского, увенчанного крестом. Увидев наплыв солдат и полиции, Василий Семенович понял, почему с такой тщательностью одевалась Мария Петровна — пропускали лишь чистую публику, и то с большим разбором.
Мария Петровна щурила близорукие глаза и громко удивлялась: неужто они не могут зайти в кондитерскую Жана? Она даже начала кокетничать с офицером! Уж этого качества за ней Василий Семенович не знал… Девочки запросили шоколад. Мария Петровна картинно развела руками. Леля и Катя, наученные матерью, бабочками подлетели к офицеру. Тот сдался, прокричав по-французски, чтобы они никуда не выходили из кондитерской.
Под сводчатыми потолками кондитерской, расписанной красными маками, стояли уютные столики. Официант, не спрашивая заказа, принес обычное — шоколад девочкам, ситро и мороженое для супругов. Расставляя крошечные чашечки, сокрушенно покачал головой:
— В городе-то что творится…
Мария Петровна пренебрежительно махнула рукой, процедив:
— Образуется! — И, словно убеждая себя, повторила: — Да, образуется!
Василий Семенович придвинул вазу с мороженым, поднес серебряную ложечку. Но тут случилось непредвиденное. Заслышав с улицы грохот барабанов, Мария Петровна поднялась и отрывисто сказала:
— Смотри за девочками! — Возражения слушать не стала. Немецкая улица напоминала развороченный муравейник.
Впереди арестованных, вытягивая носок, двигались солдаты с ружьями на плечах. Темнели гимнастерки и скаты шинелей. Роту вел молоденький поручик, которого явно смущал этот небывалый напор публики. За ротой, окружив тесным кольцом демонстрантов, также шли солдаты. Поблескивали на солнце штыки да золотые погоны офицеров. Арестованных было человек пятьдесят. Руки им приказали заложить за спину, как обычно конвоировали арестованных. Через штыки виднелись высокие женские шляпы, поломанные картузы. Арестованные шли гордо, смело вскинув головы, по четыре в ряд. На многих окровавленные бинты, повязки. Воеводин волочил ногу, подбитую в свалке. Тоненькая девушка, возмущавшаяся насилием, под мышкой несла кружевной зонтик.