Заичневский одевался в красную рубаху и высокие сапоги. На широких плечах — черная поддевка. Арестовали его в 1861 году за подстрекательство крестьян к бунту в Подольске, припомнив и речь возмутительного содержания в польском костеле. Его друга Аргиропуло взяли вскоре. Заичневский любил его, как брата, но спорил с ним отчаянно. Скромный, молчаливый, с длинными волосами до плеч, Перикл преображался в спорах. Тихий голос крепчал, глаза загорались упрямым блеском.
За окном знойный день. Маленькое оконце за решеткой распахнуто, но в камере табачный дым висит плотным облаком. Аргиропуло, которому предусмотрительно уступили место на койке, кашляет. Заичневский, казавшийся в этой каморке необыкновенно грузным и высоким, яростно взглядывал на курильщиков. Взмахом руки отгонял дым от лица друга. Перикл смущенно улыбался, благодарно кивал головой. Папиросы гасли, но ненадолго. Первым затягивался трубкой Заичневский. И опять сгущалось дымное облако.
Читает стихи Заичневский. Перекрывая гул, рокочет его бас. Светло-голубые глаза его настороженно следят за Периклом. Стихи он не дочитал, отбросил листы бумаги, испещренные ровными строками. Громко вздохнул, остановился около Аргиропуло. Положил ему руку на плечо:
На низеньком стуле сидит гимназистка. Парадное платье с пелериной.
На ее полудетском лице восторженное внимание. Стихи Заичневского записывает старательно. Завтра их будут знать многие.
— Мы говорим, что народ темен и невежествен! Но кто должен нести в народ свет? Мы, интеллигенты! Только тогда мысль о неизбежности революции проникнет в народ. — Заичневский заглядывал в черные глаза Аргиропуло.
— Революция — это хорошо. Только не нужно торопить ее. Понимаешь, необходимо избежать излишнего кровопролития. — Голос Аргиропуло как всегда тихий.
— Излишнее кровопролитие! — загремел Заичневский. — Наше общество — ложь, раболепие, воровство, а вы, сударь, готовы его защищать. Правительство кричит о «правах свободной личности», а в это время эту «свободную личность» секут розгами.
— Но введен суд присяжных! Гласное судопроизводство! — Аргиропуло с укором смотрит на друга.
— Гласное судопроизводство! Вскорости сможем испытать его на собственной шкуре! Глупец! Военный суд расстреливает и вешает без следствия! Экзекуции, шпицрутены, массовые порки. А манифест! Он же написан эзоповским языком. Крестьяне любопытствуют, а их секут!
— А трагедия в селе Бездна… Расстрел Антона Петрова… — гимназистка робко взглянула на Заичневского.
— Антон Петров ждал другую «мужицкую волю». Более того, нашел по уставной грамоте, что настоящая воля объявлена пять лет назад. Этот полуграмотный начетчик убеждал крестьян не платить оброков, а хлеб из господских амбаров разобрать… Из Казани прибыл генерал-майор Апраксин с карательным полком. Солдаты окружили крестьян. Генерал-майор потребовал, чтобы Антона Петрова, укрытого в толпе, выдали. Солдаты стреляли, Апраксин взмахом руки в белой перчатке благословлял убийство! «Народ царем обманут, старое крепостное право заменено новым!» Как в эти дни не вспомнить Герцена! — Заичневский сердито попыхивал трубкой.
Аргиропуло болезненно морщился. Действительно, ужасная история. В камере сторожкая тишина, сгущалось табачное облако. Гимназистка замерла.
— Но каков русский мужик! Стоит под пулями, а не выдает Петрова. Антон вышел сам, чтобы прекратить расправу. Его растерзали каратели. Вот он, гласный суд! — гневно бросил Заичневский. — Подвиги графа чествовали торжественными обедами… Лишь студенчество собирало деньги для вдов и сирот!.. «Искупительная жертва за давно ожидаемую всем народом свободу!» — вещают в газетах… За такие слова следует сечь! «Искупительная жертва»! — зло кричал Заичневский. — Правительство устроило массовую порку в Бездне.
— Господа! Господа! Освободите камеру! — Дежурный офицер в затянутом мундире испуган.
— Из Лондона?! — пошутил Заичневский. — Готовы встретить, как лучшего друга.