Вскоре внизу собрались причесанная Мэри-Лу, с сияющим видом сжимавшая в руках маленький ранец, прилично одетый Уолли с кислым выражением лица и Роджер, печально покорившийся судьбе.
– Почему Роджера никто не заставлял идти бренчать на фортепиано? – ворчал Уолли, когда семейство покинуло дом и двигалось по мощеной улице. – А я должен идти теперь в музыкалку! Это несправедливость и классовое неравенство!
Шедший впереди и державший за ладошку дочь герр Кляйн никак не прокомментировал возмущенную тираду сына, а Роджер, замыкавший шествие, заметил, что они оба относятся к одному социальному классу, и восклицание Уолли лишено всякого смысла.
– Что точно лишено смысла, так это тратить время на ноты и бряцканье по клавишам… – угрюмо парировал тот.
Вначале они пришли к невысокому зданию, находившемуся в том же квартале, что и их дом. Здесь располагался детский сад, куда не ходил ни один из детей четы Кляйнов, и подготовительная группа, которой старшим Кляйнам тоже удалось избежать, но Мэри-Лу была рада новому приключению. Ей нравилось заниматься чтением и арифметикой с мамой, и даже Роджер иногда читал с ней сказки вслух по очереди. В группе оказалось всего девять детей, включая Мэри-Лу. Весьма милая дама в толстых очках и длинной строгой юбке с улыбкой приняла у герра Кляйна дочь и документы, которые заранее подготовила фрау Кляйн. Учительница напомнила, что занятия только до обеда, и герр Кляйн заверил ее, что его старший сын зайдет за сестрой вовремя. Мэри-Лу весело помахала всем рукой и последовала за длинной синей юбкой.
– Все, папа, я могу теперь вернуться домой? – с облегчением спросил Роджер. Он плохо переносил громкие звуки, особенно когда они были одновременно из нескольких источников, и потому не желал следовать за остальными в музыкальную школу. Зная эту особенность сына еще с ранних лет, Берта Кляйн решила отказаться от музыкального образования первенца, однако с остальными она не собиралась быстро сдаваться.
– Бросаешь в такой момент, да? – презрительно хмыкнул Уолли. – И ты еще смеешь называть себя братом после этого?!
– Придешь домой, почисти к обеду картошку, – ответил отец.
– Мама же все вчера приготовила и оставила в холодильнике, даже с подписями. – Роджер быстро развернулся и широкими шагами поспешил прочь.
– Вот! – поднял вверх указательный палец Уолли. – Я же говорю: предатель! А может, ну ее, эту музыкалку, а? Пойдем лучше мороженого на площади купим?
Герр Кляйн посмотрел на сына, понимая, что сейчас тоже предпочел бы зайти в открытое кафе-мороженое у ратуши, а не возиться с документами в музыкальной школе, и сказал:
– После обеда сходим все вместе.
И два Кляйна, тяжело вздохнув и поняв мысли друг друга, развернулись и зашагали в сторону здания через два переулка, из широких окон которого доносилось все разнообразие звуков струнных и духовых инструментов.
Выйдя за ограду детского сада, подальше от какофонии голосов, Роджер облегченно вздохнул, радуясь обретенной свободе. Но воспользовался он ей совсем не так, как предполагали его отец и младший брат. Вместо того чтобы повернуть к дому, Роджер проулками обошел шумную площадь перед ратушей и, пройдя еще несколько поворотов и загибов кривой улочки вверх по склону, завернул в лавку, вывеска на которой гласила: «Мебельная мастерская Баумана». Основной зал заполняли элегантные столики с витыми ножками, пузатые комоды и стулья разных пород и мастей. В дальнем конце зала располагалась дверь непосредственно в саму мастерскую, и из приоткрытой щели доносились звуки рубанка и запах свежей древесины. Постучав, Роджер услышал бодрое «уже иду!», и очень быстро перед ним возник молодой мужчина крепкой комплекции, отряхивавший такие же курчавые, как и его темные волосы, стружки с длинного холщового фартука.
– А, эт ты, Роджер, – произнес он скороговоркой, выдавая южный акцент. – Я-т думал, кто купить что пришел… – Он вытер длинным рукавом рабочей рубашки лоб. – Мало покупают в последнее время. Так чего хотел? – Улыбка у мужчины была широкая и веселая, сразу помещавшая на щетинистых щеках ямочки. Роджер давно приметил, что Франц Бауман улыбался так практически всем, и ни разу не видел его действительно в плохом расположении духа, хотя временами столяр любил пожаловаться, что продажи падают.