— Наслышан, сэр.
— Но миссис Гимбол...
— Моя дочь все мне рассказала.
Эллери промолчал.
— Мистер Борден, — снова заговорил он, — правда вещь любопытная. От нее не уклониться, но ее можно поторопить. Раз вы наслышаны обо мне, нет необходимости уверять вас, что мой интерес к подобного рода трагедиям беспристрастен. Вы можете ответить на мои вопросы?
Живой глаз пристально посмотрел ему в глаза.
— Вы отдаете себе отчет, мистер Квин, что все это значит для меня — для моего доброго имени, для моей семьи?
— Абсолютно.
Старик помолчал. Затем сказал:
— Что вы хотите знать?
— Я хочу знать, когда вы впервые узнали, что ваш зять ведет двойную жизнь.
— В субботу вечером.
— Вам никогда не приходилось слышать о Джозефе Уилсоне — человеке или имени?
Могучая голова медленно нагнулась один раз.
— Насколько мне известно, это по вашему совету ваш зять застраховал свою жизнь на миллион долларов.
— Верно.
Эллери протер стекла пенсне.
— Мистер Борден, у вас была какая-то особая причина на это?
Ему показалось, что угрюмые синие губы с правой стороны чуть выгнулись в подобие слабой улыбки.
— Если вы имеете в виду что-то криминальное, то нет. Я руководствовался принципом. Моя дочь не нуждалась в материальном обеспечении со стороны мужа. Но, — в скрипучем голосе почувствовались жесткие нотки, — в этом мире, где каждый мужчина стал безбожником, а каждая женщина потеряла всякое представление о порядочности, следует кому-то утверждать старомодные добродетели. Я человек прошлого, мистер Квин, некий анахронизм. Я все еще верю в Бога и семейный очаг.
— Что, надо воздать должное, правильно, — поспешил вставить Эллери. — Кстати, вы, конечно, не знали, что ваш зять...
— Ничем подобным он в жизни не был! — рявкнул восьмидесятилетний старец.
— Что Гимбол...
Борден проскрипел уже спокойно:
— Он был пес. Скотина. Позор и унижение для всякого человека, имеющего принципы.
— Я прекрасно понимаю ваши чувства, мистер Борден. Я хотел спросить, знали ли вы об изменении, внесенном им в страховой договор по части бенефициария?
— Знай я, — проревел старец, — я бы придушил его собственными руками, не смотрите, что я немощен и прикован к этому чертову креслу!
— Мистер... Позвольте личный вопрос, сэр, при каких обстоятельствах Гимбол обручился и обвенчался с вашей дочерью? — Эллери кашлянул. — Вы прекрасно понимаете, что я прибегаю к конвенциональным терминам за неимением более точных слов.
На миг живой глаз яростно вспыхнул, потом старец прикрыл веко.
— Мы живем в странное время, мистер Квин. Лично мне Джозеф Гимбол всегда был не по душе. Мне он казался слабаком, пустым человеком, слишком красивым и безответственным даже по отношению к самому себе. Но моя дочь безумно в него влюбилась, и я не мог отказать моему единственному чаду в толике счастья. Моя дочь, вы же знаете, — он помолчал, — была несчастна в первом браке. Выйдя замуж совсем молоденькой, она пережила трагедию: ее первый муж, очень достойный молодой человек из незапятнанной семьи, занимающей высокое положение в обществе, умер у нее на руках от пневмонии. Когда через несколько лет объявился этот Гимбол, Джессике было уже сорок. — Могучее правое плечо дернулось. — Вы же знаете женщин.
— А финансовое положение Гимбола в тот период?
— Нищ, как церковная крыса, — гаркнул Борден. — Матушка его хитра и коварна, сущая дьяволица, и я не удивлюсь, если это ее ненасытное тщеславие толкнуло его на двоеженство. Джозеф Гимбол не способен был и мухе перечить, куда уж тут, когда за дело взялась эта бестия. У Джессики было достаточно приличное собственное состояние — наследство от ее первого мужа плюс то, что она получила от моей дорогой супруги, — и, конечно, я не мог позволить ей выйти замуж без... У него ничего не было за душой. Ни полушки. Я взял его в дело. Думал, как-нибудь обойдется. Я дал ему шанс. — Голос стал слабеть. — Пес, неблагодарный пес. Ведь мог быть моим сыном!
Сиделка подала сигнал, что Эллери пора уходить.
— Он вел ваши дела, мистер Борден?
— Ту часть, где он мог причинить наименьшие убытки. У меня были значительные вклады. Я ввел его в бюро директоров нескольких корпораций, которые контролировал. В катастрофу 1929–1930 годов он умудрился потерять все, что я дал ему. В черную пятницу он был в этой своей норе, развлекался с той женщиной!
— А вы, мистер Борден? — вежливо спросил Эллери.
— Я тогда еще был в активе, мистер Квин, — мрачно сказал старец. — Джаспера Бордена голыми руками не возьмешь. Не на того напали. А теперь, — правое плечо могучего старца снова шевельнулось, — теперь я ничто, живой труп. Мне даже сигары больше не дают. Кормят с ложечки, как последнего...
Сиделка была в ярости. Ее указательный палец твердо указывал Эллери на дверь.
— И последнее, — поспешно проговорил Эллери. — Вы всегда были против развода по религиозным соображениям, сэр?
На миг Эллери испугался, что миллионера сейчас хватит второй удар. Его живой глаз стал бешено вращаться, лицо налилось кровью.
— Развод! — загрохотал он. — Греховная выдумка дьявола! Чтобы мое чадо... — Старец остановился и тихо договорил: — Моя вера запрещает развод, мистер Квин. Почему вы спрашиваете?
Но Эллери пробормотал скороговоркой:
— Благодарю, мистер Борден, вы были очень любезны. Да, да, сестра, ухожу. — И он попятился к двери.
Кто-то позвал его сзади:
— Мистер Квин! — Голос был бесцветный. Оглянувшись, он увидел Джессику Гимбол. Она почти растворялась в полумраке. Рядом маячила долговязая фигура Финча.
В полутемном помещении было душно.
— Простите, — пробормотал Эллери и шагнул в сторону. Она проплыла мимо него, уже забыв о его присутствии. Финч, вздохнув, последовал за ней.
Уходя, он услышал за спиной раздраженное ворчание старого Джаспера Бордена:
— Джессика, сейчас же убери эту скорбную мину, что ты корчишь из себя умирающую? Слышишь? — и покорный ответ пожилой женщины:
— Слушаю, папа.
Он спускался по лестнице, обуреваемый новыми мыслями. Теперь многое стало ясно во всей этой ситуации, которая раньше была для него как за семью печатями. И одним из непререкаемых фактов, проливающих свет на многое, был следующий: эта старая развалина Джаспер Борден все еще самодержавно правил домом и твердо держал скипетр в своей дряхлой длани.
Безликий человек внизу проявил явные признаки беспокойства, если он вообще мог что-либо проявлять в области эмоций, когда Эллери, вместо того чтобы покинуть священный порог, попросил сообщить о себе мисс Андреа Гимбол. А когда Андреа вышла из внутренних апартаментов, он стоял, неподвижный как статуя, словно в его обязанности входила защита ее от любого посягательства.
По пятам за ней следовал Берк Джоунс, одетый к обеду, с рукой на черной перевязи, что придавало ему еще более светский вид.
— А, Квин, — проговорил Джоунс. — Вынюхиваете, да? Господи, до чего же я завидую вашему брату. У вас такая потрясающая жизнь. Повезло?
— Ничего существенного, — с улыбкой ответил Эллери. — Добрый вечер, мисс Гимбол. Я опять тут как тут.
— Добрый вечер, — ответила Андреа. Она странно побледнела, увидев его. Ее черное вечернее платье с рискованно низким вырезом другого молодого человека заставило бы застыть от восхищения, но Эллери есть Эллери, и он предпочитал следить за выражением ее глаз. Они расширились от ужаса. — Вы... вы хотите поговорить со мной?
— Когда я пришел, — сказал Эллери, — я заметил кремового цвета машину у тротуара. Шестнадцатицилиндровый «кадиллак»...
— О, — сказал Джоунс, — это, должно быть, моя машина.
Эллери заметил, что лицо Андреа исказилось от неподдельного ужаса. Она не удержалась и воскликнула:
— Берк! — и тут же прикусила губу и схватилась за спинку стула.
— Да что с тобой, Энди? — спросил Джоунс, высоко поднимая брови.