Пападакис беспокоится за меня. Ему кажется, что у меня высокая температура. Он начинает надоедать мне. Я показываю ему свои записи. «Я снова начал писать, — говорю я. — Разве это не доказывает, что я выздоравливаю как душевно, так и физически?» Ворча, он выходит из комнаты. Обязательно ему нужно посомневаться в моих словах. Он раздражает меня. Ногтем большого пальца я провожу по ее спине. Она охает и хватается за простыню, но все-таки просит меня делать так еще. Полагаю, что мужчины выработали у женщин эту способность превращать во благо боль или отчаяние. Разочаровавшиеся в самих себе и чувствующие свою беспомощность, женщины часто начинают думать, что они заявляют о себе этой болью и отчаянием. Я говорю ей, что она всегда должна стремиться к удовольствию и радости; стремление к страданию как форме благополучия только разрушает человека. Страдая от одиночества, мы бы сошли с ума, если бы рассматривали это состояние как предпочтительное обычным земным радостям. Хотя одиночество может нас и подготовить к жизни, выработав наиболее ценную в определенных обстоятельствах способность к независимости. Страдание обучает нас некоторым качествам, которые позволяют развиваться в гармонии с нашим сложным миром. И в то же время животное, стремящееся к страданию, — это ненормальное, сумасшедшее животное, настолько ненормальное, как и отшельник, цель которого избежать страдания. Она села на корточки. Я встал, подошел к окну и раздвинул занавески. На площади — покой и тишина. Покуривая сигарету, я высказываю сожаление, что не могу пойти на прием, который завтра дают во дворце.
Обходительного и приветливого принца Дамиана фон Бадехофф-Красни я видел лишь один раз три года тому назад во время концерта, который давал его кузен Отто, мой старый приятель по колледжу. Выходцы с Украины, предки семьи Бадехофф-Красни были полуславянами-полунемцами. Провинцию Вельденштайн они получили в наследство в результате ряда брачных союзов. В XVII веке, когда династию постигли трудные времена и все другие ее владения были проданы или разграблены различными воинственными правителями, народ обратился к предку принца, который был курфюрстом святой романо-германской империи, взять бразды правления в свои руки. Семье удалось сохранить свою независимость от Германии и России, частично благодаря удачному стечению обстоятельств, частично— проведению умной политики. Они использовали могущество одной империи против другой и заключали выгодные браки. В те времена династия проявляла интерес ко всем событиям научного и артистического мира. Она стала покровительницей почти всех известных в Европе художников, композиторов и писателей. Имена многих ученых и деятелей искусства, пользовавшихся гостеприимством и благосклонностью семьи, занесены в особую золотую книгу. Моя малышка Александра является, собственно говоря, кузиной во втором колене теперешнего принца. Я думаю, что она начала оказывать мне знаки внимания во время нашей первой встречи на званом вечере, который давал как раз после моего приезда в город граф Фредди Ойленберг. Тогда я рассказал, что опубликовал два небольших томика стихов и воспоминаний. Эта семья традиционно поддерживала всех окончивших университет или хоть немного проявивших себя в искусстве. Члены этой семьи способствовали развитию и совершенствованию таких людей, даже если они были из глубокой провинции, насаждая в их среде дух соперничества. Я полагаю, что и Александра восприняла меня как своего рода потенциального протеже, как единственный «трофей» не совсем удачного сезона. Разумеется, это было не главное, что вызвало ее интерес ко мне. Обо мне немало сплетничали как в Майренбурге, так и в Мюнхене, и я приобрел чрезмерную известность, которая так завораживает молодых женщин и так облегчает завоевание их сердец. О своем дядюшке Александра говорит с некоторым притворством и раздражением (наверняка подражая старшим), упрекая его в том, что он витает в облаках и игнорирует амбиции Бисмарка и надменное поведение Австро-Венгрии, убежденный в том, что Хольцхаммер и ему подобные не представляют собой серьезной опасности и удовлетворятся лишь мелкой политической возней. Я знаю, что вскоре обязательно разразится скандал; о наших здешних военных хитростях, возможно, разнюхают через несколько дней, но так же, как и она, я не готов осознать существо проблемы. Александра глубоко вздыхает. Пападакис бродит у меня за спиной. Я прошу его оставить меня одного. Дверь закрывается. На гранях хрустальной чернильницы играет свет, падающий из окна. На сегодня установился покой.