Дядя глядел, как Сергей подравнивает могилку, изредка выдергивал сухую травинку, потом сказал сокрушенно, тяжело дыша при этом:
— Все будем там. Эт мы знаем. От нас никуда не деется такое дело вечное. Так ведь?
— Так, дядя.
— Эт ты говоришь верно. Вот шестьдесят пять лет протекло словно один день. Особливо опосля войны. Как один день. Тридцать лет пролетело, а где времечко? Нет времечки. Сгинем, и черви нас пожрут. Вот! Да я ни за что не дамся этим гадам ползучим. Ни за что! Но где время взять, чтоб еще хуть столько прожить?
Дядя топнул ногой, точно спрашивал у земли, и, сердясь, сел на траву и огляделся.
— Скажи, дядь, Алексеевы дома?, — спросил Сергей и тоже присел, ожидая ответа.
— Эт какую ты спрашиваешь? Зинку-то? Зинка-то, она ж подалась, значит в город. С детенками. Спустя неделю как ты уехал. Бросила, значит, все, дом, значит, даже не заперла, стерва, и уехала. Мать ее-то померла, бабка туда же, дом, думаю, на заколоте, братьев ее понесло за длинными рублями. Не знаю, картошку приедет ли копать. Чего не знаю, того не знаю. Чегой-то жила-жила, а тут опосля тебе взбрыкнула — и давай бог ноги! В одночасье съехала. Чего?..
— Уехала?
— Чертенок ее знает, чего понесло. Жила б себе… Наверное, муж запил. Гукают, бьет ее.
— Бьет?
— Ну а чего, ежели, к примеру, на бабу псих напал. Бьет, поди, раз нужно. Это делают. Ты ране с ей-то… а?
— Да.
Дядя чему-то засмеялся, забыв о больном животе.
А ночью Сергей не мог уснуть. Вышел во двор, потом на улицу, постоял возле колодца, глядя на спящую деревню, на полную луну, смотревшую на землю сквозь жиденькие облака. И направился к Зининому дому.
Калитка скрипнула робко и сиротливо, прислоненное к забору коромысло упало на землю. Открыл сарай, чиркнул спичкой. Кучей лежала вязанка хвороста, поленья, и пахло жженым — видимо, от закопченной железной печурки. Он глядел вокруг, будто старался что-то увидеть, будто что-то искал, потянул в себя затхлый воздух. Нет, пахло только жженым. Горелой пшеницей. И точно, на железной печурке увидел кучу обуглившейся пшеницы. Возле стояло ведро с водой. Он дотронулся до ведра и сел рядом, провел по холодному железу рукой, подумал, что, возможно, после Зины никто до него не дотрагивался.
Посидел, сжег все спички, удивляясь тому, что пришел сюда, сидит, будто чего-то ждет, и направился к выходу.
Не мог он себя понять, ласково глядя на дом, забор, сарайчик, баню… А ведь впервые ее поцеловал в бане. Он зашел, выждав, когда Зина окажется в бане одна, и обнял ее. Она в валенках, фуфайке и большой вязаной белой шали сидела на куче поленьев и дула в печь. Вскрикнула, потом быстро оглянулась, и он ее поцеловал. Она ничего не сказала, только закрыла лицо руками…
Мирошин всю ночь бродил вокруг деревни и лег спать, когда забрезжил рассвет, но так и не заснул.
Рано утром дядя в полушубке сидел на завалинке и, прикрыв колени полотенцем, сбивал в деревянной маслобойке масло.
— Скажи, Серега…
— Я, дядя, уезжаю.
— Нет, — дядя удивленно поглядел на племянника, но мысль свою продолжил: — Вот скажи: на Луну нашенские скоро полетят али повременят немного? Ты вот эт, не чурайся моих таких мыслей.
— Скоро, дядя. Ты не помнишь новую фамилию Алексеевой Зины?
— А чего, помню. Лесная такая фамилия — Зверева она будет. А ты никак заедешь к ней?!
— Заеду.
— Это твое дело. Давай только, значит, только, сам знаешь, наша порода во, а они всю жизнь были — не пришей кобыле хвост. Ни то ни се. От нее, от Гали-то покойной, а у ей пятеро было — мал мала меньше, ушел муж. Дело разве от детей уходить? И родня у них такая непутевая, вся разведенная и разнесчастная. Ей-богу! Такая уж порода. Лизка! Правильно говорю?
— Чего орешь, старый дуралей, — отозвалась рядом стоявшая тетя Лиза.
— Кто дуралей? — строго спросил дядя и конфузливо заморгал. — Чего плетешь, старая? Тебе кто соли под хвост насыпал? Чего несешь при племяше?
Отчаянно хлопнув крыльями, на забор взлетел петух и громко прокукарекал. На нем огненно от вставшего розового солнца блеснули перья. Мирошин махнул на него рукой, петух хлопнул крыльями, но не слетел с забора. «На кого похож петух? На дядю!» — осенило Мирошина.
В автобусе вспомнил петуха, который чем-то так похож на дядю, и засмеялся. И почему-то ему стало весело. Приятно было смотреть на леса, голые, убранные поля, чистое осеннее небо и город вдали, и реку, так чудесно было ощущать себя, едущего в автобусе.
В Омске он довольно быстро узнал в справочном бюро, где живет Зина. На трамвае доехал до 5-й Северной и отыскал деревянный дом за высоким забором с окнами во дворе и на улицу. Долго маячил вдалеке от дома, ожидая, не выйдет ли она. Неожиданно хлопнула калитка, вышла Зина с высоким худым мужчиной лет тридцати пяти.