— Не плачь, ну не плачь же, — успокаивал он.
— Не буду, хорошо. Не буду, хорошо. Но как же это получилось? Это же… Но как же это получилось? Сережа? — Она вытерла лицо платком и впервые прямо посмотрела ему в глаза. И большие синие глаза, и мокрые губы, и брови — все показалось ему сейчас таким близким, родным, будто и не было стольких лет разлуки и они всегда видели и знали друг друга, и еще будут знать долго, долго…
— Ну не плачь, — повторял снова он, заметив, как она быстро-быстро заморгала, как повлажнели ее глаза и покраснело лицо.
— Я не плачу, — ответила она, вздохнув. — Я не плачу. Я только немного волосы приберу… Я с утра была сама не своя… Когда ты уехал из Бардино, с ума чуть не сошла, я не могла смотреть на дом твоего дяди, я везде тебя видела. В баню зайду, слышу, будто ты сзади стоишь, дома просыпаюсь ночью, чувствую тебя… Нет, я там не могла. Я вот только немного успокоилась — и вот ты опять… Ты надолго приехал?
— На десять дней. Я в командировке. На машиностроительный завод.
— А как нашел, меня? Я ведь Зверева теперь.
— У дяди узнал.
— Ты в Москве теперь, говорят?
— После армии поступил в университет, женился и живу в Москве. Я журналист. Спецкор в газете.
— Я слыхала.
— А ты?
— А что я? Я как все. У меня все неинтересно. Что у меня может быть. Я тебя три года ждала… ждала… Я до последнего дня… что ты приедешь, не могла я знать, что так все будет… — Она представила заново свои ожидания и заплакала, вспомнив, что столько лет прошло, столько время унесло тревог, а вот сейчас, когда они наконец-то встретились, она не знала, как быть, как будет все дальше.
От ее слов и слез Сергей почувствовал себя неловко. Он понимал, что виноват. Ведь тогда из армии или после армии достаточно было ответить, и все, возможно, сложилось бы по-другому. Но он, злясь на нее, чувствуя себя тогда все еще оскорбленным ее отказом, ни разу не ответил и, спустя три года, собрал все ее письма (их было сто двенадцать) и отослал обратно. Сейчас он понимал, то был порыв мальчишества. Как дорого это ему обошлось…
Мирошин встал. Встала и она.
— Мне надо на занятия. Я и так первый урок пропустила.
— А когда мы встретимся? Тебе обязательно нужно?
— Обещала контрольную дать сегодня. Я, Сережа, в вечерней школе веду математику. Я так рада, что мы встретились, я так долго ждала этого… Но это… Но видишь, нужно спешить. Все в спешке, — она виновато улыбнулась. — Давай завтра встретимся?
— Здесь?
— Здесь. Я отпрошусь. Я так ждала, я долго ждала этого дня! Ты представить себе не можешь. — Она отвернулась, чтобы смахнуть слезу, поправила платок и, вынув из сумки маленькое зеркальце, привела себя в порядок. — А теперь проводи меня до троллейбусной остановки. Ты-то сам не торопишься? Возьми меня под руку. Вот так. Ты не смотри, что я такая плаксивая стала. Видишь, все кувырком. Мама умерла, тебя потеряла, да и все остальное… Завтра я не буду такая. А ты что же молчишь?
— Быстро уходишь, — ответил он.
— Но ведь нужно, Сережа. Меня ждут. У меня же работа такая, Сережа. И потом, это даже хорошо. Просто не знаю, как тебе объяснить… Видишь, надо побыть еще одной… Что-то в моей голове закрутилось. Видишь, я даже видеть стала плохо.
— Ты не плачь, — сказал он, подходя к троллейбусной остановке.
— Стараюсь, а ничего не получается. Такая я дура, что плачу почем зря. Другая даже глазом не поведет, а я плачу. Дочери у меня совсем другие. Не знаю, в кого они. А у тебя сын?
— Сын.
Народу в троллейбусе было мало, и он, сев напротив, молчал. Зина ему о чем-то рассказывала, а он только улыбался, и ему стало жаль ее. Что-то в ней появилось такое, от чего она старалась сама избавиться — жалость к своей жизни. И, пытаясь избавиться, в сущности, от самой себя, она только сильнее моргала или вдруг неестественно громко спрашивала о чем-нибудь, и тут же самой после этого вопроса становилось неловко и стыдно, и она краснела…
«Она ведь еще ребенок, — подумал он. — А говорят, что женщины всегда трезвее своих сверстников».
— До свидания, — сказала Зина, улыбнулась нарочито весело и торопливо вышла из троллейбуса.
Мирошин поехал дальше, провожая ее взглядом.
— До свидания, — повторил он про себя. — Вот и до свидания.